Читать книгу "Три минуты молчания - Георгий Владимов"

— Тогда — все обошлось?

Клавка поняла.

— Ну вот, зачем тебе про это думать. — Отвернулась. — А может, от тебя бы и стоило заиметь?..

— Что б ты с ним делала?

— Что с детьми делают? На ножки бы подняла… Чего смеешься? А вообще-то и правда туман у меня в голове. Ты меня не очень-то и слушай. Она опять поглядела на вагоны и вздрогнула. — Ну, прощай. Запомнишь меня все-таки? Хоть у нас и недолго любовь была…

— А недолго и нужно.

Она мне посмотрела в глаза.

— Неужели так? Было что-то — и хватит?

Хотела улыбнуться насмешливо — и не смогла, губы задрожали, и улыбка вышла горькая, жалкая какая-то. Мне тот коридор вспомнился, длинный и пустой, по которому она с такой же улыбкой шла — медленно и как пьяная, шаркая туфлями по ковру. И прошла мимо, и я даже не окликнул. Так и теперь не окликну. Вот такую, растерзанную, и отпущу — в холодную эту дорогу, к чужим, на похмелье. Не рады же они ей — если такое с мужем… Бог ты мой, есть же и ее силам конец — и я плеча не подставлю. Я буду о ближних рассуждать, а этой, самой близкой, не помогу ничем. И кто же я после этого, за какие ж такие доблести мне это хоть когда-нибудь простится? А я вам скажу, кто я. Третий. Который должен уйти.

— Нет, — я помотал головой. — Ты не обижайся… Я, наверно, не так сказал. Сама ты не знаешь, сколько ты для меня успела сделать — в считанные эти часы: может, мне на все мои годы хватит. Ну, так уж оно случилось, что я не сразу тебя узнал, оттого и расстаемся, — и кто же тут виноват, если не я?

— Может быть, оба мы…

— Может быть. Но, не знаю, как ты, а я бы ничего не хотел переиграть. И могло ведь худшее случиться — мы б состарились, а так и не встретились… Нет, все было надо! Вот с этим — езжай, Клавка, счастливо тебе. А будет худо, не дай Бог, или пусто, как ты говоришь, тогда позови только — я приду. Мы же с тобой знаем, как это бывает: вот уже, кажется, ничего тебе не светит, и ангел не явится, и чайка не прилетит, — ан нет, кто-то все же и приходит. Я к тебе отовсюду сорвусь, где бы я только ни был. Даже и письма не напишешь — а услышу, почувствую.

Я хотел ее за руку взять. Она стряхнула варежки на колени себе и приняла мою руку в обе ладони и то сжимала их, то разжимала, глядя вниз куда-то, мимо меня. Из-под платка у нее выбился пушистый завиток, и я смотрел на ее висок, и у меня сердце сжималось, и я думал, что не надо мне ее целовать на прощанье — как я тогда вытяну этот день?

— Спасибо, рыженький… Дорого это — даже слышать. Нет, я знаю, что ты не врешь. Просто, я думаю… — И помолчала.

— Ну, а к тебе-то самому — ангел когда-нибудь явится? Или так и будешь — один посреди поля? Мне же и за тебя страшно.

— А вот этого — не надо, Клавка. Почему же я — один? Когда человек лишь подумает о других, не только о себе, он — уже не один. Как бы ему там ни было сиротно, хоть в поле, хоть в море. Вот ты уедешь, не встретимся — и все же я без тебя не буду. А ты — разве одна будешь в чертовом твоем Североникеле, совсем уж — без меня?

Клавка вздохнула и слезла с перил. Она опять смотрела на мерзлые вагоны, но уже не вздрагивала, смотрела спокойно. Вот и все, я подумал, теперь она хоть с ясной душой уедет. Я бы не хотел, чтоб ее что-то мучило. Чтоб она меня жалела. Пусть едет с легким сердцем, а не бежит от меня, как от чумного. Пусть вспомнит обо мне хорошо. И я ее так же вспомню. Я не забуду, как нам с нею было тепло. Хотя и недолго.

— Посмотри там, — сказала Клавка. — Таксист не уехал еще?

— Зачем он тебе?

— Поедем на нем. Ко мне, в Росту.

— Это что еще, Клавка?

— Поедем, я сказала. Попробуем жить с тобой.

— Как же девятины? — все, что я догадался спросить.

— А ну их! — Провела пальцами по глазам. — Там и без меня не заскучают. А тут все-таки — живой. Эх, сделаю еще одну глупость и затихну!

— Клавка, что же ты меня мучаешь!

— Сама вот мучаюсь… Может, нам и повезет с тобой. Может, не так скоро и кончится. Думаешь, мне тебя любить не хочется? Я ж не совсем пропащая.

— А если он вернется?

— Ну зачем об этом? Что-то же я решила… Ну будем втроем тогда решать, если тебе хочется. Может, подеретесь из-за меня? Только почему-то всегда при этом нашей сестре достается.

И это тоже, я подумал, было с тобой. Сколько же мне еще придется узнать про тебя?..

Мы с Клавкой сошли на площадь по мерзлым ступеням. Кругом была темень, рассвет еще и не брезжил. Мне казалось — он никогда не наступит, обошел он наши края. А таксишник еще стоял на площади, грел мотор. Ожидал пассажиров с "Полярной стрелы", она к восьми приходит.

Клавка пошла впереди — по стежке, которую таксишники протоптали к буфету. Вдруг она обернулась ко мне, и я на нее налетел. Клавка прижалась ко мне холодной щекою.

— Что ты?

— А может, не надо? Ведь и хорошее было, осталось бы о чем вспомнить, а вдруг мы все испохабим?

— Не знаю.

— "Не знаю", "не знаю", все — на Клавкину ответственность!.. Закройся ты, бич несчастный! — Клавка роняла варежки, застегивала мне телогрейку на горле, а студеный ветер выжимал у нее слезы. — Я тебя завлекала, завлекала, а теперь самой страшно…

— Иди вперед, — я сказал.

Она кивнула.

— Вот правильно. — И пошла.

Я бы порассказал вам, как мы приехали и вошли с нею в ту комнату, где я почти ничего не помнил, откуда меня выволакивали битым, и как мы прожили первый наш день, и что было дальше, — но тут уже начинается совсем другая история, там и Клавка будет другая, и я другой, и чем бы все ни кончилось вы нас запомните вот в эту минуту, потому что, как говорил наш старпом из Волоколамска: "Может быть, мы и живы — минутной добротой?"

Так что распрощаемся на набережной, где я последний раз оглянулся посмотреть на всю эту живопись. Клавдия стояла поодаль, ждала меня и тоже смотрела на порт. Мы услышали три прощальных гудка, и черный траулер вывалился из ковша, пошел к середине гавани. Он пересекал цветные нити, и ему отвечали гудками верфь, и диспетчерская, и несколько больших кораблей, где шла еще ночная работа.

Не знаю, куда уходили бичи, где там над ними закачаются звездочки. Я и прощался с ними и не прощался — через неделю и мы вот так же уйдем: стране ведь нужна рыба.

И куртки мне было не жалко совсем. Пускай она остается в Гольфстриме.