Читать книгу "Жизнь после жизни - Кейт Аткинсон"

Теперь она очутилась в саду. Чашечки деликатно позвякивали о блюдца, скрежетала и кашляла газонокосилка, ноздри щекотал перечно-сладкий аромат садовых гвоздик. Какой-то человек взял ее на руки и подбросил в воздух, а по лужайке рассыпались кусочки сахара. Она позволила себе тихо посмеяться, зная, что прилюдно смеются своим мыслям только безумцы.

Невзирая на летний зной, вдруг начался снегопад — чего только не увидишь во сне. Снег запорошил ее лицо: в такую жару он давал приятный холодок. А потом она стала падать в темноту, непроглядную и глубокую…

И вновь к ней прилетел снег, белый, приветливый, а вместе с ним свет, который заточенным клинком пронзил тяжелые шторы, и снова ее подняли чьи-то мягкие руки.

— Я назову ее Урсулой, — сказала Сильви. — Как ты считаешь?

— Мне нравится, — сказал Хью. Над ней всплыло его лицо. Аккуратные усы и бакенбарды, добрые зеленые глаза. — Добро пожаловать, медвежонок, — сказал он.

Конец начала

— Добро пожаловать, медвежонок.

Ее отец. У нее были его глаза.

По сложившейся традиции, Хью долго мерил шагами ковровую дорожку от фирмы «Войси», устилавшую коридор верхнего этажа; само внутреннее святилище оставалось для него недоступным. Он не до конца понимал, что происходит за дверью, и был только благодарен, что его избавили от знакомства с механикой деторождения. Крики Сильви наводили на мысль о пытках, а то и кровавой расправе. Женщины — невероятно храбрые создания, думал Хью. Он курил сигарету за сигаретой, чтобы подавить в себе неуместную брезгливость.

Бесстрастный бас доктора Феллоуза принес ему некоторое успокоение, которое, к несчастью, нарушилось истерическими воплями молодой служанки. Куда же запропастилась миссис Гловер? От кухарки в таких случаях могла быть немалая польза. У его родителей в Хэмпстеде ни одно серьезное дело не обходилось без кухарки.

В какой-то момент до его слуха донеслась нешуточная сумятица, которая могла означать как великую победу, так и сокрушительное поражение в той битве, что велась за порогом спальни. Без приглашения он обычно не входил, но приглашения не последовало.

Наконец доктор Феллоуз распахнул дверь «родильной палаты» и возвестил:

— У вас здоровенькая, крепенькая малышка. — А после некоторого раздумья добавил: — Чуть не умерла.

Хвала Господу, подумал Хью, что удалось добраться до Лисьей Поляны, пока дороги не завалило снегом. Он притащил свою сестрицу с другого берега Ла-Манша — эта кошка буянила всю ночь напролет. У него на руке краснел довольно ощутимый укус; кто же мог привить его сестре такой свирепый нрав? Уж конечно не нянюшка Миллз в детской Хэмпстеда.

У Иззи на пальце все еще красовалось подложное обручальное кольцо — отголосок позорной недели, проведенной ею с любовником в парижской гостинице; Хью сомневался, что французы, известные развратники, обращают внимание на такие детали.

На Европейский континент она сбежала в коротких юбках и маленькой соломенной шляпке (мать дала ему подробное описание, как будто отправляя на поиски преступницы), а вернулась в платье от Уорта{194} (о чем не раз напомнила брату, словно желая его сразить). Мерзавец-соблазнитель, как стало ясно, вдоволь натешился с Иззи задолго до побега в Париж, потому что ее платье, будь оно от Уорта или от кого угодно, уже трещало по всем швам.

Хью не сразу отловил беглянку-сестру в «отеле» на бульваре Сен-Жермен — в гнусном, на взгляд Хью, endroit, где окончил свои дни Оскар Уайльд,{195} и этим было сказано все.

Ему предстояло выдержать совершенно неприличную потасовку не только с Иззи, но и с этим негодяем, из чьих рук он буквально вырвал свою сестру, чтобы затолкать ее, брыкавшуюся и визжавшую, в элегантное двухдверное такси марки «рено», которое поджидало у дверей, — водителю было заплачено вперед. Хью тогда пожалел, что у него нет собственного автомобиля. Да и мог ли он позволить такую покупку на свое жалованье? А как научиться вождению? Насколько это трудно?

На пароме они заказали вполне приличную, нежную баранину по-французски; Иззи потребовала шампанского, и Хью, вконец измочаленный, не стал спорить — нового скандала он бы не вынес. У него было сильное искушение выбросить ее за борт, в темно-серые воды Ла-Манша.

Перед посадкой на паром в Кале он телеграфировал Аделаиде, их матери, чтобы заранее подготовить ее к встрече с дочкой, чье положение уже было видно невооруженным глазом. Посетители ресторана приняли их за супружескую пару и наперебой отпускали милые комплименты в адрес Иззи, стоящей на пороге материнства. Хью пришел в смятение, однако же не стал никого разубеждать, дабы не открывать постыдную тайну чужим людям. В течение всего рейса он разыгрывал нелепый спектакль, вынужденно скрывая существование законной супруги и детей, и делал вид, будто Иззи — его юная избранница. В глазах окружающих именно он стал тем самым негодяем, что соблазнил молоденькую девушку, почти ребенка (похоже, он подзабыл, что сделал предложение своей жене, когда той было всего семнадцать).

Иззи, конечно, была только рада: в отместку она всласть поиздевалась над братом, прилюдно называя его mon cher mari[63]и осыпая раздражающе интимными словечками.

— Какая у вас прелестная жена, — сдавленно хохотнул пассажир-бельгиец, когда Хью после ужина вышел на палубу, чтобы насладиться заслуженной сигаретой. — Сама только-только вышла из пеленок, а уже скоро станет матерью. Лучше не бывает: взять молодую, а потом скроить ее по своей мерке.

— Вы прекрасно говорите по-английски, сэр. — Хью выбросил недокуренную сигарету за борт и ушел с палубы.

Быть может, кто-то другой полез бы в драку. Заставь его драться за честь своей страны, Хью, возможно, не стал бы увиливать, но драться за опороченную честь распутницы-сестры — лучше уж сдохнуть. (Между прочим, было бы очень даже неплохо скроить женщину по мерке, как кроил ему костюмы личный портной с Джермин-стрит.{196})

Над текстом телеграммы он раздумывал довольно долго, но в конце концов написал матери так: «БУДЕМ ХЭМПСТЕДЕ ПОЛДЕНЬ ТЧК ИЗОБЕЛ НА СНОСЯХ». Получилось резковато; надо было не пожалеть денег на какие-нибудь смягчающие слова. Хотя бы «увы». Телеграмма — увы — не возымела желаемого эффекта, скорее наоборот. В Дувре прямо у трапа ему вручили ответ: «КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩАЮ ПРИВОДИТЬ ЕЕ МОЙ ДОМ ТЧК». Заключительное «тчк» лежало незыблемой свинцовой печатью. Хью оказался в тупике: он не понял, куда ему девать Иззи. В конце-то концов, она, невзирая на свой внешний вид, была всего лишь девчонкой шестнадцати лет — не мог же он бросить ее на улице. Торопясь домой, он не нашел ничего лучше, как привезти сестру в Лисью Поляну.

Когда они, занесенные метелью, как два снеговика, в полночь добрались до порога, дверь им открыла взволнованная Бриджет, которая выпалила: