Читать книгу "Ночь длиною в жизнь - Тана Френч"

— Меня это не касается, — отмахнулся я. — Скажем прямо: я не связан с этим делом или с этим парнем и мне ничего не нужно от твоей мамы. Понятно?

— Ну так ты первый. А раз тебе ничего не надо, я пойду, ладно?

На пустынной Холлоус-лейн — ни старушек, начищающих медь, ни скандальных мамочек; двери плотно закрыты от холода — но в тени за занавесками прятались любопытные глаза.

— Можно спросить?

— Сколько угодно.

— Где ты работаешь?

— Тебе-то что?

— Люблю шпионить. Это секрет?

Изабель завела глаза.

— Я хожу на курсы секретарей суда. Достаточно?

— Здорово! — похвалил я. — Молодец.

— Спасибо. Я спрашивала твоего мнения?

— Я уже говорил тебе: мне нравилась твоя мама, в давние дни. Приятно узнать, что у нее есть дочь, которой можно гордиться и которая присматривает за ней. Слушай, отнеси ей этот чертов телевизор, а?

Я открыл багажник. Изабель передвинулась поближе, держась на расстоянии — а вдруг я похищу ее и продам в рабство? — и взглянула.

— Ничего себе! — не удержалась она.

— Последний писк современной технологии. Хочешь, я отнесу, или позовешь приятеля, чтобы помог?

— Он нам не нужен. Что тебе тут не понятно?

— Послушай, эта хрень стоила мне больших денег. Он не ворованный, не заразный, и правительство не может следить за тобой через экран. В чем проблема?

Изабель взглянула так, как будто сомневалась, что я в состоянии собственные трусы надеть не задом наперед.

— Ты родного брата сдал…

Приехали. Я полный болван — решил, что никто ничего не узнает. Шай, конечно, держал рот на замке, но обитатели Фейтфул-плейс узнавали все каким-то сверхъестественным образом… Впрочем, никто не мешал Снайперу, пока он опрашивал население, бросить намек. Тирни запросто подобрали бы телевизор, выпавший из грузовика; возможно, даже приняли бы подарок от дружелюбного соседа-наркодилера Деко, если бы он вообразил, что чем-то им обязан. Однако у них не возникало желания иметь дело с таким, как я. Даже если я защищался, ни для Изабель Тирни, ни для восхищенных зрителей и ни для кого угодно в Либертис это ничего не меняло. Отправь я Шая в реанимацию или на кладбище Гласневин — потом целый месяц все одобрительно кивали бы мне и хлопали по плечу; но что бы он ни натворил, это не оправдывало доноса на родного брата.

Изабель поглядела по сторонам, убедилась, что вокруг есть кому прийти на подмогу, и сказала — ясно и громко, чтобы зрители услышали:

— Возьми свой телевизор и засунь себе в задницу.

Она отпрыгнула, быстро и ловко, как кошка — на всякий случай, вдруг я за ней погонюсь? — и показала мне средний палец, так чтобы всем хорошо видно было. Потом развернулась, процокала шпильками по Холлоус-лейн, достала ключи, юркнула в улей старого кирпича, тюлевых занавесок и ненасытных глаз — и захлопнула дверь.

Вечером пошел снег. Оставив телевизор в начале Холлоус-лейн — пусть его стибрит очередной клиент Деко, — я отогнал машину домой и отправился бродить. У Килменхэмской тюрьмы на меня начали оседать громадные снежинки. Снег не хотел униматься, хотя таял, едва коснувшись земли. Впрочем, в Дублине и такого годами не увидишь. У больницы Святого Иакова собралась толпа студентов: красноносые и хохочущие, они устроили битву снежками, соскребая снег с остановившихся у светофора машин и прячась за безвинными прохожими, и не обращали никакого внимания на сердитое ворчание спешащих с работы. Парочки, завороженные снегопадом, засовывали руки друг другу в карманы и, задрав головы, смотрели на падающие снежинки. Пьяницы пробирались домой из пабов с утроенной сверхосторожностью.

Глубокой ночью я оказался на Фейтфул-плейс. Огни не горели, только Вифлеемская звезда сияла в окне Салли Хирн. Я стоял в тени — там, где когда-то стоял, дожидаясь Рози, — и глядел, как ветер заметает радужные снежинки в желтых кругах под фонарями. Улица выглядела уютной и мирной, как на рождественской открытке, укутанной на зиму, мечтающей о бубенцах и горячем какао. Снег шуршал по стенам, далекие церковные колокола отбили четверть часа.

Свет мелькнул в окне гостиной номера третьего, отодвинулась занавеска, за стеклом возник темный силуэт, подсвеченный настольной лампой: Мэтт Дейли, в пижаме. Он уперся руками в подоконник и долго смотрел, как снежинки падают на булыжную мостовую. Его плечи поднялись и опустились от глубокого вздоха, и он задернул занавески. Через мгновение свет погас.

Я не мог заставить себя пройти по улице, поэтому перелез через стену, во двор номера шестнадцатого.

Под ногами хрустел гравий и замерзшие сорняки, торчащие из грязи в том месте, где умер Кевин. В номере восьмом окно Шая оставалось темным и пустым. Никто не побеспокоился задернуть занавески.

Задняя дверь номера шестнадцатого, распахнутая в черноту, беспокойно скрипела под порывами ветра. Я стоял на пороге, глядя на мутный снежно-голубой свет звезд и на пар от моего дыхания в морозном воздухе. Если бы я и верил в привидения, этот дом разочаровал бы меня навсегда: ему-то полагалось кишеть ими — привидения просачивались в стены, носились в воздухе и шуршали, причитая, в каждом углу. Никогда прежде я не ощущал подобной пустоты — пустоты, от которой дух захватывало. За чем бы я ни пришел сюда — Снайпер, предсказуемая душа, наверняка назвал бы это «очищением» или еще каким-нибудь дерьмом, — здесь этого не было. Несколько снежинок влетели внутрь дома, полежали пару мгновений на половицах и растаяли.

Я подумывал унести что-нибудь с собой или оставить что-нибудь на память — просто так, но оставлять было нечего, а брать ничего не хотелось. Я вытащил из сорняков пустой пакет из-под чипсов, сложил его и подсунул в дверь, чтобы не открывалась. Затем перелез через стену и пошел дальше.

В этой комнате наверху я, шестнадцатилетний, впервые дотронулся до Рози Дейли. Наша компания собралась летним вечером в пятницу, прихватив с собой пару больших бутылок дешевого сидра, полную пачку сигарет и пакет клубничных леденцов. В каникулы мы подрабатывали на стройках — я, Живчик Хирн, Дес Нолан и Джер Брофи, — так что были парни загорелые, мускулистые и при деньгах, смеялись громко и от души, кичились новоприобретенной мужественностью и рассказывали захватывающие истории с работы, чтобы поразить девчонок. Девчонки — это Мэнди Каллен, Имельда Тирни, сестра Деса Джули и Рози.

Месяц за месяцем Рози превращалась в мой тайный магнитный полюс. По ночам я лежал в постели и чувствовал, как она, через кирпичные стены и за булыжной мостовой, своими снами медленно поворачивает меня к себе. Ее близость волновала так, что дух захватывало, — мы все сидели у стен, и мои ноги лежали совсем рядом с ногами Рози; пошевелись я хоть чуть-чуть, моя голень прижалась бы к ее голени. Даже не глядя на Рози, я кожей чувствовал каждое ее движение, знал, когда она убирала прядь волос за ухо или двигалась вдоль стены, подставляя лицо солнцу. А уж если я смотрел на Рози, у меня мозги заклинивало.