Читать книгу "Хемлок, или Яды - Габриэль Витткоп"

А что прикажете делать?..

В больнице плохо разбирались в болезнях. Холера? Тиф? Малярия?.. В основном, малярия. Больного пичкали хинином и, если это была женщина, вскоре шушукались о выкидыше. Хинин заменил казацкий можжевельник, полынь и руту, затмил лекарственные травы Масетты и, словно полушка мандрагоры, помогал ребенку выйти из материнской утробы. Этот сезонный недуг отличал ту пору года, когда по городу громыхали карабины и завывали пристреленные псы.

Королева Виктория умерла, но еда вкуснее не стала. Колонисты либо пытались соблюдать подобие британской диеты, либо возвращались к неизбежному маллигатони[223], роковому, точно клизма, карри с курицей, сливкам с карамелью в пальмовом вине, а для затравки - и только для затравки - к неизменным тостам с анчоусом. Фрукты отдавали марганцовкой (гигиена превыше всего!), а в воде для обмывания пальцев плавали цветы гибискуса... Всегда... Порой хансама пытался превзойти самого себя и с пугающей виртуозностью готовил овсянку на розовой воде; извалянные, точно мумии, в сахаре зеленоватые барфи на козьем молоке, вонявшем козлом; истекавшие жиром пакоры и липкие папы[224]с отпечатками тигровых лап.

С самого первого дня Августа заметила, что слуги, перебирая рис, сморкаются в руку, но отказалась от напрасной борьбы. Августа попала в западню - в заточение, как некогда в Лондоне, с той лишь разницей, что теперь в ее темнице было крошечное окошко - надежда на возвращение в Великобританию. Возможно, Эдвард согласится начать новую жизнь, еще раз попытать счастья? Вместе с тем Августа чувствовала, что не следует торопить события, дабы не усугублять положение. Потягивая чай либо gimlet[225], она целыми днями читала все, что попадалось под руку, вздыхала да обмахивалась.

Августа прочла «Маркизу де Бренвилье» Александра Дюма-отца и была потрясена: она затрепетала, словно лягушачий зоб у поросшего цикутой ручья, когда-то давно в Танбридж-Уэллсе... Каким-то непонятным образом к ней возвращались старинные воспоминания... Образы, запечатленные на клеточном уровне, глубинные пласты сновидений. Голоса всех, кто с ней разговаривал, по-прежнему звучали в голове. Память была бумагой, сложенной сотню раз, и теперь Августа потихоньку ее разворачивала: лишь приоткрывая ломкие края, хрупкие створки, расстилала пергаментную поверхность, разглаживала ногтем этот палимпсест, еще немного его разворачивала, а затем снова складывала, чтобы приоткрыть чуть дальше.

Августа двигалась осторожно, вкрадчиво, постепенно вспоминая давнишние намеки, медленно точила камень - так термиты оставляют вещи, на первый взгляд, нетронутыми, но работа их становится явной, если приподнять чемодан, который вдруг рассыплется в пыль, или когда от сапог неожиданно отстанут подошвы. Августа была порасторопнее Эдварда - физически, конечно, слабее, но зато целеустремленнее. При этом она всегда видела лишь непосредственные препятствия и никогда не задумывалась над психологией противника. Так уж она была устроена - и не изменится до конца.

Эдвард противопоставил ей силу инерции, вытекавшую не столько из желания сопротивляться, сколько из довольства рутиной. Рутина была его дворянским достоинством, богиней, генеалогией, акрополем, освежающим оазисом имперскости. Эдвард не терял головы: его жалованье никогда бы не позволило жить в Лондоне с теми относительными удобствами, которых он добился в Индии: бунгало, пятеро слуг - маловато, конечно, но главное - это уважение и статус сахиба. Ну а служебные часы были недолгими и безмятежными.

Канцелярия воинской бухгалтерии располагалась в глубине сада, где жарился на солнце красный песок. В вытянутых зданиях с зелеными облупившимися жалюзи на окнах вечно царила дремота. Помимо доносившихся снаружи петушиных криков, там слышались только скрип перьев, скрежет панкхи, поднимавшей в воздух бумаги, которые забыли придавить галькой, да шаги босых чапрасси[226], приносивших папки или чашки переслащенного чая с серым молоком. Почти всю работу выполняли секретари, что не мешало Эдварду Фулхэму исправно получать 550 рупий в месяц, пусть даже его бесславная репутация не позволяла рассчитывать на повышение.

Августа томилась от скуки, попутно строя планы, как уломать мужа. Она выдумывала ситуации, способные пробудить столь чуждые Эдварду амбиции, старалась внушить ему, что празднества по случаю коронации - благоприятная возможность завести профессиональные знакомства, подняться в обществе. Он едва слушал, затягиваясь черутом, продолжая читать газету и время от времени хмыкая.

Забеременев, Августа принялась грызть ногти с удвоенным неистовством. Она надеялась, что поедет рожать в Европу, но все вокруг, будто сговорившись, рекомендовали мирутских врачей. К тому времени она заметила, что Эдвард закладывает за воротник, и эта уверенность росла с каждым днем - особенно после рождения дочери, когда Фулхэм получил законный повод напиться до бесчувствия. Два дня он провалялся в постели с багровым лицом, открытым храпящим ртом, слипшимися от пота волосами и с тех пор решил, что впредь незачем скрывать свою невоздержанность от Августы, как он пытался делать поначалу. Их союз, скрепленный появлением ребенка, более не нуждался во внешних знаках приличия: Эдвард Фэрфилд Фулхэм окончательно погряз в алкоголизме и бюрократии.

Кэтлин не внушала матери ни любви, ни отвращения, так как Августа была озабочена лишь собственными проблемами. Неужели она станет просто Эдвардовой женой, как раньше была Джимовой дочкой?.. Августа отвергала эту жалкую участь, противилась ей всем своим существом, ночи напролет плакала от досады, а ее всхлипам аккомпанировал комичный оркестр шакалов и бычачьих лягушек.

* * *

— Придвинься к столу, X. Ближе... еще ближе, иначе твой йогурт... Ближе, говорю тебе... Впрочем, история с застрявшей в горле вставной челюстью - не шутка, такое случается сплошь и рядом, ты же знаешь... Да, нелепая. Да, несуразная. Придвинься впритык, я каждый раз прошу тебя об этом во время еды, взываю целую вечность: «Придвинься к столу, а не то компот...» Кричу из века в век... Всякий зубной протез «отвратительно комичен», да?.. Не я это сказала. Ну, придвинься же наконец к столу. Все эти казусы со вставной челюстью когда-нибудь меня добьют.

Облепленная недожеванной пищей челюсть со стуком падает в тарелку. Просто она плохо держится, отказывается выполнять свою функцию, валяется повсюду на мебели. Очки, без конца проверяемые, корректируемые и заменяемые, тоже не подходят больше для глаз. Ничего больше не клеится - ни-че-го. Долгие часы, проведенные в комнате ожидания у дантиста или офтальмолога; опаздывающие такси и потоки экскрементов, что обрушиваются в тот самый момент, когда звонит шофер; внезапно потерянные предметы, которые невозможно найти. Страхи тянутся нескончаемой вереницей. Отец одного из наших друзей впал в детство, стал агрессивно ревнивым и обвинял жену в том, что она якобы отдается каждому встречному. Болезнь как болезнь, но близким, наверное, очень тяжело ее выносить. Помнишь, X., еще три года назад это смешило нас? Какие мы были дураки.