Читать книгу "Особые отношения - Джоди Пиколт"

— Сделай глубокий вдох, — успокаиваю я. — И все будет хорошо.

Из кабинета выходит Ванесса.

— Что случилось?

— Нам с Люси нужно место, чтобы успокоиться, — отвечаю я, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя на самом деле у меня руки чешутся позвонить в Американский союз защиты гражданских свобод, или Анжеле, или проктологу — хоть кому-нибудь, кто знает, как урезонивать таких засранцев, как Клайв Линкольн.

Ванесса без колебаний распоряжается:

— Идите в мой кабинет и сидите там столько, сколько нужно.

Я завожу Люси в административный корпус — место, где она провела слишком много времени, пока ее отчитывал заместитель директора, — в уютный кабинет Ванессы. Закрываю за нами дверь.

— Ты как?

Она вытирает рот рукавом.

— Я просто хотела, чтобы он заткнулся, — шепчет Люси.

Она уже наверняка знает, что именно я являюсь мишенью этого негодования. О суде писали газеты. Вчера вечером, когда я чистила зубы, в местных новостях показали мою фотографию. А теперь этот пикет у стен школы… Изначально я пыталась оградить ее от своей личной жизни по этическим соображениям, но теперь это то же самое, что пытаться вычерпать ложкой океан.

Разумеется, Люси обо всем узнала. Она мучается, потому что люди из ее церкви поливают меня грязью.

Настолько мучается, что набросилась на Клайва Линкольна.

Я придвигаю ей стул.

— Вы ему верите? — спрашивает она.

— Если честно, нет, — признаюсь я. — Он больше похож на второсортного клоуна.

— Нет. — Люси качает головой. — Я хочу сказать… ему вы верите?

Сперва я в тупике. Мне трудно представить человека, который бы послушал пастора Клайва и принял его слова за чистую монету. Но Люси еще подросток. Она посещает евангелистскую церковь. Ее всю жизнь пичкали этим краснобайством.

— Нет, я ему не верю, — негромко отвечаю я. — А ты?

Люси опускает глаза на черные нитки, торчащие из гамаш.

— В прошлом году в нашу школу ходил мальчик, Джереми. Он учился в моем классе. Все знали, что он голубой, хотя сам он об этом никогда не говорил. Ему не нужно было этого говорить. И так все дразнили его гомиком. — Она смотрит на меня. — На Рождество он повесился в подвале своего дома. Его чертовы родители были уверены, что из-за того, что он получил двойку по гражданскому праву. — Глаза Люси сверкают холодным светом, как бриллианты. — Я так ему завидовала! Потому что он решился навсегда уйти из этого мира. Он умер, а я, сколько бы ни пыталась, из жизни уйти не могу.

Я чувствую металлический привкус во рту; мне достаточно одной секунды, чтобы понять ее страхи.

— Люси, ты до сих пор хочешь причинить себе вред?

Она не отвечает, и я смотрю на ее руки — не вскрывала ли она опять вены? — но даже в жаркую погоду она носит теплую рубашку с длинными рукавами.

— Я хочу знать одно: где этот чертов Иисус? — спрашивает Люси. — Где он, когда вокруг столько ненависти, что кажется, будто она сжимает тебя бетонным кольцом? Да пошел ты, Бог! Пошел ты, потому что ты не вмешиваешься, когда все вокруг кипит!

— Люси, поговори со мной. Что ты задумала?

Это главное правило профилактики самоубийств — заставить человека рассказать о своих намерениях и, если возможно, доказать их бессмысленность. Мне необходимо знать, нет ли у нее таблеток в сумочке, или веревки в шкафу, или пистолета под матрасом.

— Разве можно перестать любить человека за то, что он оказался не тем, кем ты его хотел видеть?

От ее вопроса я замираю. И ловлю себя на том, что думаю о Максе.

— Может быть, — признаю я.

Неужели кто-то разбил Люси сердце? Это, разумеется, объяснило бы ее недавнюю замкнутость. Единственное, что мне известно об этой девочке: она ожидает, что ее обязательно бросят, а когда это происходит, винит в случившемся себя.

— Неприятности с парнем?

Она поворачивается ко мне, ее лицо — как открытая рана.

— Спойте, — просит она. — Давайте все забудем.

У меня нет с собой гитары. Я все оставила в машине, моим вниманием завладела толпа у стен школы. Единственный инструмент, который всегда со мной, — это мой голос.

Поэтому я начинаю петь. Медленно. А капелла. «Аллилуйя» — старую песню Леонарда Коэна, песню, написанную еще до рождения Люси.

С закрытыми глазами. Каждое слово — мазок кистью. Я поступаю так, как поступают молящиеся люди, когда не знают, есть ли Господь. Надеюсь, что есть. Для Люси. Для меня и Ванессы. И для всех непонятых в этом мире, которые не всегда хотят быть такими, как другие. Но мы не хотим, чтобы нас обвиняли во всех грехах.

Я замолкаю, в моих глазах стоят слезы. Но Люси не плачет. Черты ее лица остаются такими же непроницаемыми.

— Еще раз, — командует она.

Я пою второй раз. Третий.

Во время припева, когда я исполняю ее в шестой раз, Люси начинает всхлипывать.

— Это не парень, — признается она.

В детстве самый странный рождественский подарок я получила от дальней родственницы, тети, — двадцатидолларовую банкноту в пластмассовой головоломке. Мне пришлось тянуть за узелки, поворачивать рычажки в различных комбинациях, чтобы понять последовательность, которая позволит раскрыть головоломку и достать подарок. Меня подмывало разбить игрушку молотком, но мама убедила меня, что кусочки обязательно сложатся, и как только это произошло, я удивилась, что могла ошибаться. Раз-два-три — дверцы и задвижки открывались одна за другой, как будто и не были заперты.

То же происходит и сейчас — падает завеса, виден конец предложения, и все предложение приобретает иной смысл. Попытки самоубийства. Речь пастора Клайва. Злобное нападение Люси. Джереми. Разве можно перестать любить человека?«Это не парень», — сказала Люси.

Возможно потому, что это девушка.

В музыкальной терапии есть основное правило: терапевт появляется в жизни пациента, когда он в нем нуждается. И оставляет его, когда надобность в терапии отпадает. Терапевт только катализатор. Постоянная величина. Неизменяемая часть уравнения. И, безусловно, он о себе не рассказывает. Он здесь исключительно ради пациента.

Именно поэтому, когда Люси спросила, замужем ли я, я не ответила.

Именно поэтому она ничего не знает обо мне, а я все знаю о ней.

Это не дружба — я уже раньше говорила об этом Люси, — а отношения врача и пациента.

Но так было до того, как мое будущее стало достоянием общественности. До того, как я оказалась в зале суда, а любопытные взгляды сверлили меня между лопатками. До того, как я выслушала из уст пастора, с которым даже не знакома и который был мне крайне неприятен, что я, оказывается, развратница. До того, как я пошла в уборную, а мне под дверь кабинки просунули карточку, на обороте которой было нацарапано: «Я молюсь за тебя, дорогая».