Читать книгу "Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 1 - Макс Фрай"

– Ну и?.. – удивился Эдо.

– Но как? Технически? Сколько гуляли в Ужуписе возле ангела, трамвай за нами больше не приезжает. Ни там, ни в других местах.

– Да, трамвай дело такое, – подтвердил Эдо. – Большая удача, скорее аттракцион, чем надежное средство передвижения. А чем вам Маяк не угодил?

– Маяк? – опешил Блетти Блис. – Так Нинка его свет как не видела, так и не видит. Вернее, пару раз что-то такое синее за рекой заметила, но это очень быстро прошло.

– Да я сам его света с лета не видел, – усмехнулся Эдо. – Что не мешает мне чуть ли не через день ходить домой. Ну, правда, только с проводником, но для вас это не проблема. Чем ты не проводник?

– Представляешь, мне даже в голову не пришло, что так можно, – признался Блетти Блис. – «А как же Первое Правило, его нарушать нельзя, меня за такое могут выслать из города, а вдруг с Нинкой что-то ужасное случится, если я потащу ее на Маяк?» Вот это, знаешь, единственное, что по-настоящему плохо, когда находишь любовь. Сразу становишься трусливым и осторожным, как тысяча стариков Другой Стороны.

– Да знаю, – кивнул Эдо. – Появляется, что терять, и герою конец. Сам недавно чуть не обделался, когда друг предложил прокатиться за город. Хотя, по идее, понимал, что ничего мне не будет. Я же, если говорить о технической части вопроса, обычный человек Другой Стороны. На самом деле оно и неплохо. Я имею в виду, легко быть храбрым, когда терять нечего. Но бояться и все равно делать, потому что страх не смеет диктовать нам решения, по-моему, высший пилотаж. Ты, когда трясся от страха за пани Янину в трамвае, но ехал дальше, прикидывая, куда ее отвести и что показать, как устроить ей праздник, был гораздо круче, чем когда от избытка лихости выехал за пределы Граничного города. Хотя чувствовал себя слабаком. Но с настоящей храбростью вечно такая беда. Не особо эффектно выглядит. Особенно изнутри.

– Ну хорошо, если так, – вздохнул Блетти Блис. – А то знаешь, с непривычки противно. Как будто я – не я, а какой-то совсем пропащий чувак.

– Попробуй с пани Яниной на Маяк прогуляться, – посоветовал Эдо. – Первое Правило придумали, чтобы защитить людей Другой Стороны, которые физически неспособны к нам пройти. С такими на входе и правда может стрястись беда. Но, кстати, Тони рассказывал, гораздо чаще ни с кем ничего этакого не случается, просто наш Маяк внезапно оказывается обычным офисным зданием, стоящим на Другой Стороне, навстречу выходит сонный охранник и вежливо спрашивает, какого лешего вы ломитесь в служебную дверь. И тут уже у проводника едет крыша, его самого потом под присмотром приходится отводить домой.

– Я бы от такого точно тронулся, – вздохнул Блетти Блис. – Особенно сейчас.

– Ну вот, теперь, если что, не тронешься: предупрежден – значит вооружен. Но, по идее, у вас не должно быть таких проблем. Пани Янина уже однажды приехала на Эту Сторону в трамвае, шесть часов, по твоим словам, там гуляла, и все с ней было нормально, даже таять не начала. Что ей на Маяке сделается? В конце концов, не одна же она пойдет, ты будешь рядом. А что от страха за нее умрешь по дороге раз двести – ну, ничего не поделаешь. Нормальная цена. Если хочешь, я завтра поговорю с Тони Куртейном, расскажу ему вашу историю, чтобы, увидев тебя с контрабандной девчонкой, с перепугу полицию не позвал.

– Да, поговори с ним, пожалуйста, – кивнул Блетти Блис. – Только полиции нам не хватало. Не так я себе представляю приятный вечер с подружкой. Совершенно не так!

Эдо проводил его почти до самого дома. Всю дорогу, не затыкаясь, рассказывал истории о счастливых союзах между людьми Этой и Той Сторон, якобы услышанные от Тони Куртейна. На самом деле от Тони он знал только о двух случаях, причем совсем не похожих, там одного чувака с Другой Стороны как-то приманили во сне, а второй оказался родным сыном кого-то из наших, такие свет Маяка обычно не видят, но легко приживаются на Этой Стороне. В общем, пришлось сочинять на ходу. Получалось так убедительно, что сам себе начал верить, и, расставаясь с Блетти Блисом, Эдо был совершенно спокоен за них с Яниной – уже столько народу отлично выкрутилось, значит, и этим не сделается ничего.

Цвета

«Зря я пришла, – думала Цвета. – Клин клином вышибать только при колке дров хорошо. Человек, к сожалению, не полено. Не настолько полено, как ему самому иногда бы хотелось. Не надо в себя клинья совать».

Хотела встать и уйти – собственно, она все полтора часа хотела встать и уйти, но не вставала и не уходила. Почему – да черт разберет. Вроде ни особо стеснительной, ни чересчур деликатной отродясь не была. Когда становилось неинтересно, поднималась и уходила – из кино, из театра, со всех вечеринок, даже с концертов, хотя на концертах как раз лучше бы оставалась, а то вот так выйдешь, и тут же шепот по залу: «Цвета Янович ушла, это полный провал! – наоборот, ей завидно стало!» – интриги, драмы, рушатся судьбы, множится число сторонников и врагов, пока ты совершенно невинно, без какой-либо задней мысли идешь в буфет выпить пива или сделать срочный звонок.

В общем, Цвета не стеснялась уходить даже с выступлений лучших друзей, а тут вдруг некстати смутилась – это же весь ряд поднимать придется – и осталась сидеть на ненужной, мучительной лекции, то и дело спрашивая себя: дура, зачем?

– Стремительное развитие искусства Другой Стороны традиционно принято объяснять инертностью материи нашей изнанки, ее избыточным постоянством, линейной последовательностью исторических и прочих глобальных процессов, – говорил профессор Ланг. – Проще говоря, у них не было эпохи Исчезающих Империй, как у нас, а если и была, то так давно, что даже свидетельств не сохранилось. Поэтому люди Другой Стороны успели окончательно сами себе надоесть, заскучать и пуститься во все тяжкие, инициировать фундаментальные перемены – на самом деле, не только в искусстве, во всех областях, ни для кого не секрет, что мы позаимствовали у жителей Другой Стороны большинство современных технологий и вообще многому у них научились. При этом искусство – область, где добиться изменений проще всего, чисто технически: не надо годами экспериментировать в лабораториях, строить заводы и торговаться с потенциальными инвесторами, достаточно взять в руки карандаш или кисть. Все это правда, в достаточной степени очевидная, странно было бы спорить, тем более, мне рассказывали, что первым эту идею сформулировал не кто-нибудь, а я сам, а я вроде довольно умный. Но с тех пор я – не то чтобы передумал, просто немного больше узнал. И сейчас мне кажется, что основной движущей силой развития искусства Другой Стороны стала смерть.

На этом месте он, конечно же, сделал паузу, чтобы публика успела и похихикать над кокетливым «я вроде довольно умный», и осознать значение слова «смерть» в соответствующем контексте, и скорбно вздохнуть.

– Общеизвестно, что смерть Другой Стороны настолько страшна, что психика тамошних жителей не справляется с осознанием ее неизбежности и выстраивает множество разнообразных защит, обсуждать которые мы не будем, чтобы присутствующие здесь профессиональные психологи не перестали со мной здороваться, их добрым отношением я пока дорожу, – он отвесил почти шутовской поклон каким-то своим приятелям в зале, предоставив собравшейся аудитории возможность еще больше его полюбить. – Скажу только, что наиболее сильные, интересные, значительные художники обычно получаются из людей, чья психика не справилась с формированием защитных реакций в необходимом объеме, поэтому вынуждена ежедневно справляться с задачей еще более непосильной – жить с осознанием собственной смертности, в теле, которое заранее знает, какой ужас неизбежно ему предстоит. Я хочу сказать, что художник Другой Стороны, чем бы ни занимался, в первую очередь противостоит страшной тамошней смерти. Далеко не всегда осознанно, но деятельно – всегда. В этом противостоянии он заранее обречен на поражение и знает об этом, если не совсем дурак. Но делает, что может, и это само по себе – победа. Духа над материей, воли над обстоятельствами, субъективно ощущаемой силы над объективной слабостью – в целом, примерно так. И вот этот парадокс поражения, раз за разом наглядно превращающегося в победу неизвестным, не могущим существовать, но при этом явно существующим способом, создает драматическое, я бы сказал, магическое напряжение, которое так привлекает нас в искусстве Другой Стороны.