Читать книгу "Одесский юмор. Рассказы, миниатюры, афоризмы - Валерий Хаит"

— А вот хрена вам лысого! — возразила старушка, потягивая «Біле міцне». — Поминки им устраивай до похорон! А может, Пава и не помер совсем? Подумаешь, человек к закрытию гастронома не пришел! Так чего ж сразу «помер»? Мало ли что?.. Не пришел… Может, его просто паралич разбил? Или трамваем ноги отрезало?.. Чего ж сразу плохое-то думать?!

Но тут с недопитой бутылкой «Білого міцного», торчащей из кобуры, явился местный участковый по фамилии Гвоздь, и кое-что начало проясняться.

— Бабка, — заговорил он, — у тебя, я слышал, племянник сегодня пропал. А мне в райотделе сказали, что они там три дня назад труп какой-то нашли у себя перед окнами. Так, может быть, он?

— Ну вы даете!.. — засомневалась бабка. — Сегодня пропал… Три дня как нашли… Разве ж такое бывает?

— Бывает, — подтвердили Савва и Слава. — В милиции это часто бывает… Ты же пойми: если бы они его сегодня нашли, то есть в тот день, когда его убили, то это у них называется «оперативное раскрытие преступления»… А если за несколько дней до того, как его убили, — тогда это у них называется «профилактика»…

— Понимают, ханурики! — похвалил их Гвоздь. — А тебя, бабка, начальство теперь вызывает. Посмотреть. Опознать.

— Не пойду! — испугалась Кузьминична. — Я на него и при жизни смотреть не могла. А уж в таком состоянии… Боюсь!

— И напрасно, — сказал участковый. — Чего тут бояться? Лежит он себе тихий, спокойный… Правонарушений не совершает. Любо-дорого посмотреть… Если бы у меня на участке все уже были такими, так я бы и горя не знал!.. Только он зеленый какой-то…

— Значит, Пава, — твердо сказала старушка. — Это вам и любой подтвердит. Он у нас в переулке один такого зеленого цвета был. Потому что все остальные синие. Так что ты, Гвоздь, так и передай своему начальству, что это Пава и есть. Мол, ни покойник, ни родственники не возражают. А мы тебе за это взятку дадим!

— Советские милиционеры с мертвых взяток не берут! — гаркнул участковый. — Это нам и начальник каждый день говорит. Хотя нет… Он, кажется, говорит: только с мертвых не берут… Ну хорошо, Пава так Пава. Значит, так мы и зафиксируем. Тем более и товарищи его по работе опознали. Говорят — он.

— Так они же слепые! — изумилась Кузьминична. — Как же это они могли опознать?

— А они по телефону, — объяснил участковый.

— В общем, хватит резину тянуть! — засуетились Савва и Слава. — Пора, Кузьминична, столы накрывать. Только учти, это тебе не именины какие-нибудь. Поминки — это такой праздник, который бывает у человека только один раз в жизни. Так что тут «Білим міцним» не отделаешься. Водка нужна… Значит, смотри: придет человек двести пятьдесят. То есть весь переулок. Если не считать дряхлых стариков и малых детей, получается, нужно двести бутылок.

— А если считать малых стариков и дряхлых детей? — спросила Кузьминична.

— Получается еще пятьдесят.

— Та на шо ж это я куплю такое богатство? — испугалась старушка.

— А ты Павину комнату в коммуне продай, — подсказал Савва. — Вон богатые Парасюки давно на нее зарятся.

— Заримся! Мать… перемать… — выступил вперед толстенный Парасюк. — Она аккурат к нашему санузлу примыкает, комната эта. Так мы с женой сильно мечтаем столовую в ней себе оборудовать, чтобы, значит, если приспичит, от еды недалеко отходить. Мы тебе за нее не то что двести пятьдесят — мы триста бутылок дадим! Правда, не водки, а самогону. Так что тебе не то что на поминки — вообще до конца твоих дней хватит…

Бабка быстро прикинула в уме, сколько самогону ей нужно до конца ее дней, и запросила еще четыре бутылки. Ударили по рукам.

И тут же, как по команде, еле держащиеся на ногах жители Мукачевского вытащили из своих домов такие же еле держащиеся на ногах столы и табуретки и накрыли прямо посреди улицы огромный криво стоящий стол. Немыслимых размеров Парасюк поднялся из-за него со стаканом мутной жидкости в кулаке и, обведя собравшихся еще более мутным взглядом, торжественно прокричал:

— Горько!..

Возникло недоумение.

— Горько!.. — повторил Парасюк.

Савва и Слава растерянно поцеловались.

— Э… Харитон! — одернула тамаду Парасючка. — Кого это ты тут женишь? Покойника, что ли?

— Горько осознавать… — гнул свое Парасюк.

Но мысль о свадьбе уже воспламенила Павину сожительницу Галу по прозвищу Студебеккер.

— И на кого ж ты меня покинул, голубь мой сизорыл… это… сизокрылый! — заголосила она, упадая необъятной грудью в салат «оливье». — Ой, положите ж меня немедленно до него у гроб!..

— А вот тебе дулю! — разозлились Савва и Слава. — Коза ненасытная! Ты и при жизни, бывало, каждую минуту норовила до него у койку залезть. А теперь и в гроб норовишь!.. Дай уже человеку хоть там полежать без движения!

— Действительно, Гала… — всплакнула пьяненькая Кузьминична. — При мне бы хоть постыдилась! Вот у меня горе так горе. Мне моего любимого племянника никто не вернет. А тебе я таких козлов, как он, хоть сто человек в день предоставлю, только деньги плати. Ты мою таксу знаешь…

Потом Мукачевский переулок пил, дрался, мирился и снова пил почти до рассвета. А потом появился Пава в белых одеждах.

— Мы что, уже в раю? — спросил у него кто-то из тех, кто еще мог говорить.

— Ну вы так точно в раю, — ответил Пава. — Где же еще может быть такая житуха? И солнце еще не взошло, а вы уже лыка не вяжете. А вот мне, между прочим, в медвытрезвителе никто и стакану портвейна не дал. Еле сбежал из этого страшного заведения. В одной простыне.

И, вырвав у какого-то зазевавшегося подростка початую бутылку самогона, Пава осушил ее в три глотка.

И вот тут, оказывается, все только и началось по-настоящему. Весь следующий день и всю следующую ночь бурлил в Мукачевском переулке голубоватый самогонный поток. Пили за упокой души Павы первого и за чудесное появление на свет Павы второго. За новоселье Парасюков и в знак солидарности с борющимся народом Африки…

Этой ночью была наконец преодолена та самая пресловутая норма, установленная строгой наукой для человека: литр чистого спирта на одно выпивающее лицо. Причем преодолена многократно.

И начались поразительные явления.

Открыл было рот Парасюк, чтобы в очередной раз вспомнить мать-перемать, но вместо этого полились из его рта волшебные звуки теноровой арии композитора Доницетти из оперы «Лючия ди Ламмермур».

А Савва и Слава вдруг пододвинули к себе замасленный лист бумаги из-под селедки и стали решать на нем теорему Ферма, которая, как известно, вообще не имеет решения. И тоже справились очень быстро. Хотя оба они еще в третьем классе начальной школы по состоянию здоровья были освобождены от математики.

А потом заговорил участковый Гвоздь. Причем на чистейшей латыни. И изложил на ней основы римского права. А старая сводня Кузьминична поддакивала ему: мол, правильно говоришь, Гвоздь, tantum morale legitimum est, то есть законно только то, что нравственно…