Читать книгу "Цареубийца. Подлинные мемуары графа Орлова - Алексей Орлов"

Затем императрица поехала в Зимний дворец, где ей Сенат и Синод присягнули, а мы с Григорием и Фёдором между тем все меры предосторожности приняли: подступы к дворцу артиллерией защитили, на пути к Петербургу и в самом городе расставили сильные отряды, сообщение с Петергофом и Ораниенбаумом совершенно прекратили, а в Кронштадт послали адмирала Талызина, чтобы крепость сию к верности Екатерине привести.

Обложили императора, как медведя в берлоге, – да только какой из него медведь?.. Как я и предсказывал, голыми руками его взяли. Он, когда о перевороте узнал, в Кронштадт кинулся, хотел флот поднять, но поздно было: Талызин моряков к присяге Екатерине уже привёл.

В тот же вечер императрица и Катенька Дашкова, – приятельница её, которая, невзирая на то что родной сестрой Лизке Воронцовой приходилась, Екатерину во всём поддерживала, – переодевшись в гвардейские мундиры, сели на коней и поскакали во главе нашего войска в Петергоф. Шляпа Екатерины украшена была лавровым венком, волосы распущены по плечам; Дашкова тоже одета как амазонка – театр, и только! Ну, пусть себе покрасуются, дело-то сделано!..

В дороге они притомились и остановились в Красном кабаке, чтобы передохнуть, а я далее путь продолжил. В пять утра занял со своим отрядом Петергоф, к одиннадцати императрица с Дашковой приехала, а потом Григорий сюда Петра Фёдоровича доставил и Лизку Воронцову. Император к тому времени от престола отрёкся, о сопротивлении даже не помышляя.

И. Кестнер. Екатерина II на балконе Зимнего дворца, приветствуемая гвардией и народом в день переворота 28 июня 1762 года

Я его в Ропшу отвёз; он всё плакал, умолял не разлучать его с Воронцовой, однако мы её к отцу отправили.

За переворот государыня нас щедро одарила. Мне, Григорию и Фёдору дано было по пятьдесят тысяч рублей и восемьсот душ крестьян на каждого, затем императрица ещё больше нас своими милостями осыпала. Все мы получили графское достоинство, включая Ивана и Владимира, и высокие чины военные: Григорий стал генерал-поручиком, я – генерал-майором, Фёдор – полковником. Владимир чин капитана гвардии получил, но от него отказался и уехал за границу науки познавать, получая ежегодную пенсию в двадцать тысяч рублей. Все имения, нам дарованные, мы отдали под управление Ивана, и он доходы с них в короткое время удвоил, так что мы в число богатейших людей России вошли.

* * *

– Да, дело было сделано, но как быть с императором? – сказал граф, искоса поглядев на нас. Григорий Владимирович поёжился, а граф продолжал, как бы размышляя вслух:

– У нас уже был один свергнутый император – Иоанн Антонович. Ему императрица Анна Иоанновна корону завещала, хотя он тогда ещё младенцем был, а Елизавета Петровна от престола отстранила, и с тех пор сидел он по крепостям, в последнее время – в Шлиссельбурге. Бедняге ни с кем видеться не разрешали, и даже с охраной ему запрещено было разговаривать. Содержать в крепости ещё одного императора было бы опасно: соблазн большой для тех, кто захотел бы кому-нибудь из этих сидельцев трон ввернуть и через это большие для себя выгоды получить, – с Иваном Антоновичем потом такое пытались сделать, дальше расскажу…

А. Антропов. Елизавета Воронцова (фаворитка Петра III)

Правда, Пётр Фёдорович за границу просился, уверял Екатерину Алексеевну, что никогда больше на власть не посягнёт – будет тихо доживать в любезном его сердцу Гольштейне свой век. Однако кто мог с уверенностью сказать, что так оно и будет? Не захотят ли враги наши использовать Петра Фёдоровича против России, как было это в своё время с царевичем Алексеем Петровичем, сыном Петра Великого? Нет, за границу его отпускать нельзя было.

Обречён был император – по самому своему положению обречён, – продолжал граф, не являя ни тени волнения. – Всё могло решиться быстро и без затруднений, когда Григорий его в Петергоф доставил: гвардейцы на императора так злы были, что хотели самосуд учинить, однако Григорий не позволил. Императрица благодарность ему вынесла, а императора приказала беречь – но приказала мне, а не Григорию, и при этом так на меня посмотрела, что я распрекрасно её понял: мы с ней оба знали, что жить уродцу нашему более нельзя.

Видимость заботы о нём тем не менее следовало соблюсти: императрица распорядилась, чтобы Петра Фёдоровича содержали в Ропше со всеми удобствами, и повелела доставить ему арапа, что его забавлял, камердинера, скрипку и любимую собачку. Ещё и врача хотела отправить, но тот не приехал, лишь лекарства прислал. Что за лекарства были, мне не ведомо, однако по приёму их начались у императора колики, едва не помер. Я императрице об этом написал, но ответа не последовало.

Пётр Фёдорович, будто предчувствуя неладное, заметался – не знает, чего опасаться и где спрятаться. За водой стал к ручью ходить, пищу ест только слугами пробованную; на офицеров, которые в комнате его денно и нощно находились, пожаловался – не дают, де, по нужде сходить без свидетелей, – но раньше, когда императором был, он этим не смущался. Другой раз, выйдя в сад, бежать бросился – а куда бежать, когда всюду караулы, имение тройным кольцом окружено?.. Тогда он пить стал сильно, и от этого умом малость тронулся: заговариваться начал, а не то в бешенство впадал – хоть смирительную рубаху на него одевай!

Дворец Петра III в Ропше

Мои офицеры тоже пили немало, да и я этим грешил: не чаяли дождаться, когда уродец с наших рук уберётся. Произошло всё, однако, случайно, за обедом. Выпито было много, и вот князь Барятинский, схватив вилку императора, полез ею за куропаткой. Тот вспылил:

– Как ты смеешь такое поведение передо мною показывать?! Я император, в моих жилах кровь европейских монархов течёт! А ты, по-русски говоря, холоп, и предки твои были холопы!

– Ах, ты, вошь немецкая! – закричал Барятинский. – Какие мы холопы: мой род России издревле служит не за страх, а за совесть! Получи же от меня и ото всех предков моих, тобою оскорблённых! – и влепил ему оплеуху.

Император покачнулся, но усидел на стуле:

– А это тебе от меня, холоп! – и вдарил так, что Барятинский свалился.

Тут офицеры как завопят:

– Выродок голштинский, он Барятинского убил!.. Да он всех перебьёт, дай ему волю!.. Бей его, братцы!

Набросились они на императора, повалили его, пинают, бьют, кто-то душить пытается; он, однако, не сдаётся – откуда только сила взялась?

Пора это было кончать, а шпаги при мне нет; я ищу что-нибудь подходящее и хватаю первое, что под руку подвернулось, – вилку, которую Барятинский у императора отобрал. Гляжу, император каким-то образом вывернулся и подняться пытается: тут-то я в него вилку и всадил – прямо в сердце попал, не промахнулся.