Читать книгу "Гюстав Флобер - Анри Труайя"

В том же году доктор Флобер отсылает из больницы Луи Буйе, студента-медика, принятого на службу в минувшем году, бывшего одноклассника своего сына по руанскому колледжу, из-за того, что тот попросил за столом вина вместо сидра и позволения не ночевать дома. Таким образом, в своей профессиональной практике, равно как и в семейной жизни, доктор Флобер проявляет отеческую строгость. Он надеется на то, что Гюстав, такой рассеянный, такой уязвимый, успешно сдаст экзамены. В противном случае что делать с ним? Однако 24 августа 1843 года Гюстав провалился, получив «два черных и два красных шара». Флобер приходит в отчаяние при мысли о том, что работал впустую. Отец спокойно воспринимает неудачу и настойчиво советует ему продолжить изучение права. Покорный сын, Флобер, не сказав ни «да», ни «нет», едет в Руан, а оттуда в Ножан-сюр-Сен, где гуляет, мечтает, купается в реке, радуется жизни в кругу семьи. Потом снова Руан, город, который, судя по его словам Эрнесту Шевалье, он ненавидит: «Там есть прекрасные церкви и живут глупые люди. Он отвратителен мне, я его ненавижу и призываю на него все кары небесные за то, что там родился. Горе стенам, которые приютили меня! Горе буржуа, которые знали меня мальчишкой, и мостовым, на которых начали твердеть мои пятки! О Атилла, о добрый человеколюбец с четырьмя тысячами всадников! Когда же ты вернешься, чтобы испепелить эту прекрасную Францию, страну сапожных стелек и подтяжек? И начни, прошу тебя, с Парижа, а заодно и с Руана».[56] В декабре он возвращается в Париж. Брат Ашиль, который стал хирургом-ассистентом в Отель-Дье в Руане, приезжает к нему и привозит по его просьбе «белый жилет с лацканами» и «две наволочки». После его отъезда Флобер снова остается один и, как прежде, растерян. Он встречает Новый год у Коллье, а праздник Святого Сильвестра у Шлезингеров в Вероне. И всюду демонстрирует вызывающее отвращение к обществу. Он даже открыто критикует политику «этого бесчестного Луи-Филиппа», что шокирует некоторых влиятельных приглашенных. А Каролине говорит: «Я – медведь и хочу остаться медведем в своей берлоге, в своей пещере, в своей шкуре, в моей старой медвежьей шкуре; жить спокойно и подальше от буржуа обоего пола».[57]

Наконец 1 января 1844 года он возвращается в Руан, где собирается провести несколько дней. Но – как и обещал! – вернется в Париж к 15 января, чтобы снова записаться на лекции на юридическом факультете. Нужно преодолеть университетский провал. Ухватившись за соломинку, он получит, может быть, лицензию и станет адвокатом. Мечта его родителей и его собственный кошмар!

Глава VI

Перелом

В январе 1844 года в семье прибавилось забот: доктор Флобер решил построить шале на участке, которым владеет в Довиле. Сыну Ашилю необходимо поехать на место для того, чтобы изучить возможность расположения дома. Он отправляется туда в двухместном довольно неудобном экипаже, купленном отцом в прошлом году. Гюстав, приехавший из Парижа, будет сопровождать его в этом путешествии, чтобы высказать свое мнение. Братья уезжают из Пон-л’Евек глубокой ночью. Экипажем правит Гюстав. Неожиданно он теряет сознание и падает на сиденье. Растерявшийся брат везет его до ближайшего дома и пускает кровь. После нескольких надрезов ланцетом Гюстав открывает глаза. Его перевозят в Руан. Отец в недоумении. Что это: эпилептический криз или неврома болезни?[58] Он склонен считать, что эпилептический криз, и соответственно лечит сына. Флобер следует его строгим предписаниям. Чтобы спустить как можно больше крови, на затылке больного делают дренаж из конского волоса; ему запрещено мясо, вино, табак; беспощадно очищается желудок. На грани сил он пишет Эрнесту Шевалье: «Старина Эрнест, ты едва не распрощался – сам того не подозревая – с тем честным человеком, который пишет тебе эти строки… Я еще лежу в постели с дренажом на шее, гораздо менее гибким, чем деталь доспехов, защищающая шею офицера национальной гвардии; я пью таблетки и отвары; но в тысячу раз неприятнее всех болезней в мире – пугало, которое называется режимом. Так вот, дорогой друг, у меня было кровоизлияние в мозг, что-то вроде мини-апоплексического удара с последовавшим за ним нервным расстройством, от которого я еще не оправился. Это случилось не дома… Мне три раза подряд пускали кровь, и наконец я открыл глаза. Отец хочет оставить меня здесь надолго, чтобы хорошо пролечить; настроение бодрое, ибо я не знаю, что такое волнение. Но состояние отвратительное: при малейших ощущениях нервы натягиваются, как скрипичные струны, колени, плечи и живот дрожат, как листок. Что ж, такова жизнь, sic est vita, such is life. Видимо, я не скоро вернусь в Париж, разве что, может быть, на два-три дня накануне апреля, чтобы попрощаться с домовладельцем и уладить кое-какие незначительные дела».[59] И неделю спустя ему же: «Да, старина, у меня дренаж, который течет и чешется, от него одеревенела шея. Он так раздражает меня, что я потею. Мне очищают желудок, пускают кровь, ставят пиявки. Хорошая еда запрещена, вино пить нельзя, я – конченый человек… Вот такие дела! Как мне все это осточертело! Трубка! да, трубка, да, ты верно прочитал, даже старушка трубка, трубка мне запрещена!!!

А я так любил ее, и только ее! Да еще холодный грог летом и кофе зимой».[60]

Когда в его состоянии намечается улучшение, он едет в Париж, чтобы записаться на лекции на юридическом факультете. Однако приступы тотчас возобновляются. Они случаются почти каждый день. Дренаж на шее стесняет его. Он пытается свыкнуться с ним. «Сегодня утром я брил бороду правой рукой, хотя дренаж мешал мне, а так как рука не могла согнуться, то было очень больно, – пишет он брату. – Я все еще подтираю задницу левой рукой. Я приучил ее к этому».[61] И Эрнесту Шевалье: «Не проходит и дня, чтобы из глаз время от времени не сыпались искры».[62] Во время одного из приступов доктор Флобер, пустивший сыну кровь, так взволнован из-за того, что она не пошла, что принимается лить на руку горячую воду. В смятении он не заметил, что это кипяток. Обожженный больной не падает в обморок. Шрам останется на всю жизнь. Когда его спрашивают об ощущении, которое он испытывает во время приступов, он говорит: «Сначала сверкает огонь в правом глазу, потом в левом, все кажется золотым».

Так как приступы становятся все более частыми, доктор Флобер считает, что сыну следует оставить изучение права и жить в покое, в семье, под постоянным присмотром. Это решение совпадает с заветным желанием Флобера. Юридические науки, профессия адвоката, жизнь в Париже вызывают такой ужас, что болезнь кажется ему почти спасительной. Он втайне надеется на то, что благодаря ей ему удастся избежать профессиональных и общественных обязанностей, с тем чтобы посвятить себя творчеству; он отдалится от жизни своих современников, чтобы углубить свою собственную жизнь; он станет самим собой, и родители не смогут его ни в чем упрекнуть. Сознавая этот переход от одной судьбы к другой, от одного Флобера к другому, он напишет: «Я сказал окончательное „прости“ практической жизни. Моя нервная болезнь явилась переходом между этими двумя состояниями».[63] И некоторое время спустя: «У меня были две совершенно разные жизни. Внешние события символизировали конец первой и рождение второй. Все это – математически. Моя активная, увлеченная, взволнованная жизнь, полная потрясений и самых разных впечатлений, закончилась в 22 года. В это время все неожиданно изменилось и началось нечто новое».[64]