Читать книгу "Треть жизни мы спим - Елизавета Александрова-Зорина"

В палате пахло мочой и потом, соседи храпели и, постанывая, переворачивались на другой бок, а утро, серевшее за окном, было похоже на старую линялую тряпку, которая сушится на бельевой веревке. Медсестра, белокурая молоденькая толстушка, с которой он по привычке флиртовал, перемотала ему ноги эластичными бинтами, хохоча над скабрезными шутками, которые сносила от всех пациентов, готовившихся расстаться с опухолью, простатой, семенными пузырьками, сексом и прежней жизнью, и он, глядя на свой сморщенный, маленький, словно сжавшийся от страха, член, в последний раз, равнодушно, без всякой страсти, подумал, не послать ли все, сбежав домой. Пока везли на каталке, головой вперед, смотрел в потолок, на лампы, трещины в штукатурке, лица и вспоминал, сам не зная почему, ту девушку, лысую, полуживую, ведомую под руки заплаканными родителями, улыбку, отслаивавшуюся от бескровных губ, и огромные, почти бесцветные глаза, заглянув в которые, казалось, можно было увидеть свое отражение, словно в зеркале. Ему сделали укол, надели маску, и последний, кого он увидел, был чернявый анестезиолог, грузин или армянин, который с нескрываемым сочувствием потрепал его по щеке, мол, держись, мужик, хреново тебе будет, но ты не унывай. А очнулся, когда, грохоча по кафельному полу, его везли в реанимацию, а он не мог вспомнить, кто он и как тут оказался, и чувствовал, что сильно хочется помочиться, о чем он, схватив врача за руку, прошептал ему, не зная, услышал ли тот его, а врач, услышав, сделал вид, что нет, и, вкатив его в лифт, скомандовал толстому, одутловатому лифтеру везти на пятый этаж. Я сейчас обмочусь, пожаловался он медсестре, бегавшей между кроватями, но та, пожав плечами, сказала, что не надо об этом беспокоиться, это физиологический процесс, теперь от него не зависящий, у него ведь катетер, и, ударив по рукам, запретила его трогать, но, в конце концов, просто привязала его руки к кровати, выругавшись, что все мужики одинаковы, не могут пережить простейшую операцию, не то что женщины, те и умирают, не докучая жалобами. На соседней кровати хрипел безнадежный старик, и медсестры, шепчась, говорили, что еще немного, и можно будет вызвать санитара, а впрочем, может, сразу переложить его на каталку да и отправить в морг, умрет по дороге, пока его довезут, все равно ему уже ничем не помочь, зато койка освободится для других, но старик, слыша все это, цеплялся за жизнь, давно уже осточертевшую ему самому, да просто назло этим пышногрудым засранкам, и следующим утром, широко зевая, так что можно было разглядеть весь ряд верхних зубов, медсестры передавали старика следующей смене, божась, что еще вчера тот метался в предсмертных судорогах, а вот гляди ж ты, все еще жив, старый черт.

Ты прекрасно выглядишь, встретила его в палате бывшая, когда его привезли из реанимации, и, помогая переложить его с каталки, подоткнула одеяло. Я все время хочу в туалет, пожаловался он ей, и во рту сухо, но в целом ничего, после операции чувствую себя не так плохо, как ожидал. Бывшая сунула ему под подушку мелкие купюры, для медсестер, объяснила она, плати им каждое утро, чтобы выливали мочеприемник и протирали тебя лосьоном от пролежней. Как так случилось, что еще недавно он сидел в кафе на бульваре, у окна, в которое стучало ветками дерево, словно просилось войти, и официантка, узкоглазая, плосколицая, с широкими, как у всех южанок, бедрами, нагнувшись к нему, спрашивала, не хочет ли он десерт со скидкой, а потом, звякнув дверным колокольчиком, входила женщина, не похожая на свои фотографии ни капли, так что он с трудом узнавал ту, с которой встретился на сайте знакомств, и они болтали о том о сем, а в общем ни о чем, и она, краснея, спрашивала, не женат ли он, а он, радуясь, что не нужно врать, рассказывал, что разведен вот уж двадцать лет, умолчав, конечно, о том, что спит с бывшей женой, и они шли к нему домой, чтобы провести вместе ночь, а теперь он лежит в тесной палате, с торчащим из члена катетером и мочеприемником, привязанным к нему бинтом, и повязкой на животе, под которой все чешется и зудит, мужчина без простаты, и вообще, мужчина ли, что большой, большой вопрос. Ты понял про деньги, переспросила бывшая, обернувшись в дверях, не забудь платить медсестрам, а то они ни черта не будут делать. Да, хорошо, закивал он, а про себя подумал: скорее бы ты ушла, так хочется побыть одному.

Пока он лежал в реанимации, его соседей выписали, и он остался один, можно было спокойно спать, не страдая от чужого храпа, а впрочем, и поговорить не с кем было, и, с отвращением глядя, как по катетеру стекает красная от сукровицы моча, он думал о том, что заперт в собственном теле, словно пленник, и этому телу, его потребностям, желаниям, старению, подчиняется вся его жизнь, а в конце концов оно, не спрашивая, хочет он того или нет, утащит его за собой в могилу, и с этим ничего нельзя было поделать. Медсестра, та, что дежурила в ночь перед его операцией, толстая, улыбчивая, с пухлыми и нежными руками, сделала ему обезболивающий укол, и, вспомнив о деньгах, лежащих у него под подушкой, он дал ей знак нагнуться к нему, ощутив, как, упав на лицо, щекочут ему лоб и виски ее волосы, и, вдыхая запах мыла, антисептика и лекарств, прошептал ей то, от чего она, вспыхнув, замахнулась, но не всерьез, шутливо, и, уже почти нежно, опустила ладонь на его щеку. Ах ты, пакостник, прошептала она и, прислушавшись к шуму, который доносился из коридора, быстро расстегнула халат, вытащив большие, мягкие груди с упругими, торчащими в разные стороны сосками, к которым он прильнул, облизав один, потом второй, и долго поглаживал и мял грудь, уткнувшись в нее лицом, без страсти и похоти, так, словно замешивал тесто руками, собираясь испечь пирог. Ну хватит, оттолкнула она его, спешно застегиваясь, и он, вытащив деньги, запихнул ей в карман, где лежали таблетки, пара леденцов и градусник. Интересно, часто ли ее просят об этом, засыпая, думал он, и часто ли она соглашается утешить несчастных мужчин, почти и не мужчин уже.

Ты платишь медсестрам, спросила бывшая, выкладывая продукты: банку с бульоном, измельченную в блендере курицу и перетертую в кашу свеклу, приправленную рубленым черносливом, и он, кривясь, позволил ей кормить себя этой дрянью с ложки, как ребенка. Да, я отдал все деньги, потирая ноющий живот, ответил он, больше ничего не осталось, дай еще. Надо же, удивилась бывшая, раньше это было дешевле, и, вывернув кошелек, положила деньги под подушку, но ты уж не балуй этих бездельниц, ведь ухаживать за тобой вообще-то их работа. Через неделю мы снимем катетер и выпишем вас, присев на край кровати, сказал врач, через четыре недели сможете выходить на работу, если только она не связана с физическим трудом, а если связана, то через шесть, гормонотерапию начнем через месяц после выписки, смотря по вашему состоянию, но это амбулаторно, так что сможете ходить в свой офис или где вы там служите, если служите вообще, месяца три будете носить подгузники, может, полгода, а может, и полтора, все индивидуально, но в целом вернетесь к прежней жизни. А нужно ли возвращаться к прежней жизни, спросил он врача, а если нужно, то зачем, вдруг рак появляется не просто так, ведь никто не знает, за что и почему, а может, это знак, что нужно что-то менять, что жил ты не так, не там и не с теми, а теперь, когда прозвенел звонок и начался обратный отсчет, стоит подумать, чтобы послать все к чертям и начать сначала. Это вопрос не ко мне, ответил врач, поднимаясь, а пока что больше ходите и пейте, вам это сейчас очень рекомендуется.