Читать книгу "Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер"

Утром 16 августа 1942 г. я пробудился от свинцового сна с ощущением, что только что заснул. Умывание, бритье, свежее белье без вшей — какая радость! Затем я проверил содержимое своих карманов. Письма были размыты, фотографии склеились и пришли в негодность. Но что еще хуже, записи в моей расчетной книжке тоже стали неразборчивыми. Некоторые из моих документов, включая водительское удостоверение, пропали. Я положил их в противогазную коробку вместе с противогазом, а потом забыл о них, когда командир отдал приказ отступать. В предыдущие дни я даже не осмеливался думать о приближавшемся конце своего срока фронтовой стажировки. Но тот факт, что именно в это утро пришел приказ о моем возвращении в полк, был явной удачей. Теперь мне надо было только добраться до передовой и доложить о своем прибытии. С этой облегчающей душу определенностью я сел на подводу.

Русские сделали передышку. Рота даже не обстреливалась. Командный пункт располагался в доме, а не в земляном окопе. Командир был рад меня видеть и немедленно выдал удостоверение об убытии. Байер выглядел уставшим и давно не брился. По его словам, ему «необъяснимо повезло». Когда он стоял, прижавшись к скирде сена, снаряд танковой пушки прошел через несколько метров сена, после чего его скорость снизилась настолько, что наружу выступила только головная часть, которая уткнулась в пряжку поясного ремня. Это его сильно испугало, но все обошлось. Снаряд не взорвался!

Он пожелал мне счастливого пути домой и передал привет своим товарищам в полку. Потом я уехал. Но какими бы тяжелыми ни были события последних нескольких дней и как бы я ни стремился попасть в военное училище, покидать роту мне было нелегко. Мне казалось незаслуженным, что вся эта мерзость (я должен использовать подходящее выражение для этого боя!) заканчивалась именно для меня. Среди многих других был убит и наш старый друг Краклер. Батальон, насчитывавший более 500 человек, сократился до одной пятой прежней численности. В «шестой» оставалось только двадцать шесть человек. С такими мыслями я забрался в грузовик, который направлялся в дивизию. Когда мы выезжали из деревни, то в дорожную трясину позади нас падали снаряды. Дорога просматривалась противником.

Октябрь 1942 — январь 1943 г.:

Подготовительные курсы и присвоение офицерского звания

Бои под Гжатском оказали на меня сильное воздействие, которое я ощущал еще долго. Брату Руди я писал, что со мной происходили «отвратительные и ужасные явления», но там, где это было нужнее всего, «Божья помощь была рядом». Не считая нескольких мелких осколков в руке, я остался невредим. Наши ребята говорили, что даже зимние бои не были такими тяжелыми, как эти ужасные дни. На возвращение из Гжатска в Сен-Авольд нам понадобилось восемь дней. Помню несколько остановок, которые продолжались по нескольку часов, сначала в Вязьме, потом в Молодечно и Даугавпилсе. Регулярные поезда ходили только от Варшавы, но нам пришлось делать частые пересадки. В Берлин мы прибыли на Силезский вокзал, а потом должны были добираться до вокзала Цоо. Оттуда шли поезда на Мец. Мы Доехали до Сен-Авольда, где нам дали несколько дней отпуска.

В моей переписке отмечено, что я навестил своего отца в Вене. Он находился там в военном госпитале. Только находясь на фронте под Гжатском, я узнал, что он побывал в России. Во время наступления на юге, которое в итоге закончилось в Сталинграде и на Кавказе, его медицинская часть дошла до Сталино и Артемовска, в восточной Украине. В этом наступлении мы понесли значительные потери, которые вызвали перенапряжение возможностей перевязочных пунктов, полевых и тыловых госпиталей. Одновременно это привело к сильной усталости офицеров медслужбы и других работников части. В возрасте пятидесяти лет, в состоянии нервного истощения, он сам попал в госпиталь. Во время нашей встречи отец рассказал мне о своей удаче, что его не возвращали служить в тылу Восточного фронта, а отправляли на Запад, в Камбре.

13 сентября 1942 г. я снова был в Сен-Авольде. Оттуда нас, троих курсантов, Хеншеля, Поповски и меня, отправили в Мец для прохождения подготовительного курса перед зачислением в военное училище. Там было собрано около шестидесяти кандидатов на офицерское звание для того, как я писал домой, чтобы «повторно проходить азбуку». В очередной раз это была чистка сапог и ремней. Если не считать опасности быть убитым, писал я, то жизнь на фронте «была намного лучше». Я попросил мать прислать мне пятьдесят марок, потому что мы голодали, а отношение к нам было «достойно сожаления». По вечерам мы ходили в город, где в трактирах можно было съесть какое-нибудь простое блюдо без предъявления продуктовых карточек. Предполагалось, что подготовительные курсы продлятся до 9 октября, а курс в военном училище начнется 12-го числа того же месяца. Но мы так и не знали, в какое училище нас направят. 29 сентября я попросил мать немедленно, и заказной почтой, выслать мое свидетельство об арийском происхождении и мой сборник упражнений по немецкому языку для пятого класса. Отец прислал мне учебник стенографии, по которому я стал время от времени заниматься. В гимназии этот предмет был факультативным, и я его не изучал, чтобы не увеличивать учебную нагрузку. Курсы в Меце «постепенно сошли на нет» в начале октября. Считалось, что по утрам мы должны были нести службу вместе с ротой, но «поскольку это никого не волнует, утром мы лежим допоздна, а потом идем в город».

Нам троим из 7-го полка было приказано отправиться в Дрезден в «Первое пехотное училище». Фактически оно располагалось в Военной академии в Нойштадте, где проходили подготовку младшие офицеры пехоты, и его можно было легко найти по совсем по-граждански звучащему адресу: «Мариеналлее, дом 11». Я приехал в Дрезден рано утром 12 октября и, как первый прибывший, позвонил в Военную академию по телефону. Днем я поехал туда на трамвае. Поскольку у меня не набирался минимальный двухмесячный срок прохождения фронтовой стажировки, то по поводу своего приема в училище я испытывал определенные сомнения. Понятно, что положительное решение вызвало у меня чувство облегчения. Несомненно, свою роль сыграл здесь тот факт, что командование полка, зная условия приема, тем не менее направило меня в Дрезден.

Приятным сюрпризом для Поповски и для меня было то, что почти половина курсантов училища и значительная часть преподавателей состояла из уроженцев южной Германии. Я даже оказался в одном помещении с Поповски. Фактически это была квартира. Там была гостиная и спальная комната на четверых. Так как время было военное, то путем установки двухъярусных коек квартиру занимало в два раза больше людей. Таким образом, нас было восемь человек. Кроме нас двоих там находилось еще шесть горных стрелков, среди которых мы сразу почувствовали себя как дома.

Я помню их до сих пор. Эрнст Лауда из Капфенберга, Хуберт Мельхер из Обдаха, Адольф Ашауэр из Гойзерна, Даутх из Мюнхена, Якоби из Констанца и Зилински из Штеттина. Этот парень из Штеттина пошел в горные войска по такой же причине, по которой многие уроженцы южной Германии и Австрии стремились попасть на флот. В Военной академии я встретил Бауэрля из Штокерау, брата одного из одноклассников Руди, а также Клаузнитцера, своего соученика по музыкальной школе в Зоннеберге. Еще раз я срочно написал домой и попросил прислать свой Arienauschweis, поскольку неарийцам, включая тех, которые были на четверть евреями, не разрешалось становиться офицерами.