Читать книгу "Отара уходит на ветер. Повесть - Алексей Леснянский"

— Так это же просто слова, они ничего не значат.

— Вот это номер… То есть ты на мои слова забила? То есть как бы пасти ты не будешь?

— Ты меня неправильно понял.

— Нет, я всё правильно понял. Тебе по фигу на меня, на подругу, на всех.

— Да нет же! — с негодованием воскликнула бухгалтерша.

— Верю. Молодца. Вопрос закрыт.

Так Санька сплавил с поляны всех. Напоследок молодым людям было велено передать окрестным рыбакам, чтобы те (за исключением врача, если таковой найдётся) тоже на поляну не совались.

Будущий отец никак не хотел уходить. Санька не хотел его оставлять — слишком уж возбуждён парень. Пастух терпеливо уговаривал его. Он не нервничал, что перед ним сразу несколько дел: и уговоры, и роды, и пастьба. Такой всегда была его степь. К примеру, задавая сено овцам, Санька научился не замечать призывный ор голодных телят, как сейчас за разговором с парнем он не слышал криков роженицы — она получит свою порцию внимания позже.

— Давай пишу расписку, что взялся за роды добровольно и если что не так — сяду, — вдруг предложил Санька. — В здравом уме и трезвой памяти — или как там говорится? Если бы не был уверен в себе, фиг бы такое предложил, кому охота баланду хлебать. Оформим бумагу чин чином. Поставлю число, подпись. Заснимем всё на мобильный, чтоб потом без придирок.

После начала родов все стали, как помешанные. Люди находились в состоянии стресса и оценивали происходящее не совсем адекватно, и предложение Саньки показалось парню вполне себе.

И вот пастух уже сидел на бревне за раскладным столом перед листом бумаги. Вокруг него сгрудилась молодёжь с включёнными камерами на мобильниках и наперебой вносила всё новые и новые пункты, которые должны были обеспечить срок пастуху в случае неудачного разрешения Ани от бремени. Стараясь избавиться от всех как можно быстрее, Санька с готовностью записывал всё, что ему говорили. Молодые люди не упускали ни одной мелочи, и акушер одобрительно кивал их уму. Почти каждый пункт он дополнял. И пусть зачастую не в свою пользу, зато ему было приятно осознавать, что он тоже не лыком шит. Таким нестандартным подходом к собственной судьбе Санька быстро заслужил расположение окружающих.

Некоторые пункты удивляли пастуха. Тогда он отрывался от письма и вопросительно смотрел на молодых людей: уж не шутят ли, не издеваются ли над ним? Но общее выражение на лицах успокаивало Саньку. Они вовсе не шутили и не издевались над ним, а были совершенно серьёзны в своём желании упечь его за решётку. И деревенский подчинялся воле городских. Он уважал этих пришельцев только за то, что они пришли из незнакомого, недоступного ему мира, который, по мысли Саньки, был продвинутый и чудесный, ведь в город при первой возможности уезжали все…

6

— Тужься, тужься, тужься, — приговаривал Санька, а потом давал роженице роздых: «А теперь — дыши, дыши давай. Глубже».

Пастух вытер пот. Перед глазами встала кобыла Белоноска…

…Лошади редко жеребятся на глазах у людей. Многие бывалые пастухи не могут похвастать тем, что видели, как появляется на свет жеребёнок. А Санька не просто видел. Дело было в конце августа. Под вечер жерёбая кобыла пришла из степи и улеглась в сеновале. И тогда напарник сказал Саньке: «Плохой знак, что к людям пришла, быть беде».

В час ночи был вызван ветеринар. Он выпростал правую руку из рукава рубашки, пошерудил внутри ослабевшей от родов Белоноски и вынес вердикт: «Забивайте, мужики. Плохо дело. Голову мальцу загнуло». Пастухи не стали спорить и, сунув ветеринару чекушку, проводили его до границы. Вернувшись к Белоноске, вызвонили двух чабанов с летней дойки, попросили их навалиться на кобылу и держать её что есть силы.

После этого в лоно кобылы по самое плечо вошла намыленная рука Саньки. Он долгое время пытался развернуть продолговатый череп жеребёнка к проходу. Безуспешно. Кобыла билась снаружи, сокращалась внутри, не давая работать. А потом палец Саньки вошёл во что-то мягкое. «Глаз», — прошептал парень, и его вырвало. Но руку он не вынул, сказав: «Спасаем мать». За ноздри голова жеребёнка была развёрнута в нужном направлении. Потом Санька втиснул в лоно аркан и закрепил петлю на одном из копыт жеребёнка.

Четверо мужиков возили Белоноску по кругу и тянули рывками. Малыш вышел разорванный. Через несколько месяцев Белоноска вновь понесла плод…

За час словно пролетела тысяча лет. Показалась маковка человека. Санька подмигнул проклюнувшемуся малышу. Как бы ободряя нового человека на дальнейшие действия, он погладил мизинцем его головку. Затем вскинул над ширмой кулак с поднятым большим пальцем, сказав: «Идёт родной». Вовка чмокнул Аню в лоб. Все уже привыкли друг к другу лет шестьсот пятьдесят назад, ещё при Рюриковичах, и, не стесняясь, открыто выражали чувства. Истекающие потом люди спаялись в одно целое.

Аня проходила через контрольную муку и быстро теряла силы. Ей казалось, что у неё расходится таз, и вместе с ребёнком лезут наружу внутренние органы.

— Сволочь! — исторгла она. — Ненави-и-ижу-у-у!

— Кого? — отпрянул от роженицы Вовка.

— Мужа!.. Наду-у-ул!

— Кокну вруна, — не задумываясь, пообещал Санька за ширмой.

— Да живот наду-у-ул! — взвыла девушка.

Санька хмыкнул. В другой ситуации он сказал бы, что за прошлогоднее октябрьское удовольствие надо платить, но сейчас Аня была его боевой подругой, которой всё прощается за общее пережитое.

— Теперь не просто кокну, — произнёс Санька. — Сложно.

— Буду участвовать, — сказал Вовка. — К кресту, как Христа, пришпандорим.

— Не надо, мальчики! — закричала Аня. — Он хоро-о-оши-и-ий!

Такая внезапная смена настроения удивила пастухов.

— Он парень-то… ещё как посмотреть, — посмотрев на роженицу, сторожко произнёс Вовка.

Слабая улыбка была ему ответом.

— Отличный просто парень, — заявил ободрённый Вовка.

— Барана ему за это, — присоединился за ширмой Санька.

— Двух.

— Трёх — и живём на твою зарплату.

— Четырёх — и не берём аванс в августе.

А степь продолжала жить своей жизнью. Плыли в раскалённом воздухе древние курганы. Пережидая жару, мелкая живность попряталась под землёй, крупная искала тень и, не находя её на открытых пространствах, залегала, где придётся. Даже незначительная работа мышц вела к перегреву, поэтому все передвижения в степи свелись к минимуму. Лишь в иссиня-голубом небе, над самой палаткой, парили коршуны. Радиусы их кругов постепенно увеличивались.

Роженица не нравилась Саньке. Она обессилила и стала затихать. Там, где Вовка нашёл возможность для отдыха ушам и сердцу, Санька видел большую проблему. Перекрывая слабые стоны роженицы, в палатку вошёл уверенный звук действия: вжик-вжик. Санька пошёл ва-банк.