Читать книгу "Александр Абдулов. Необыкновенное чудо - Сергей Соловьев"

Я верю в людей, верю в жизнь. У меня есть один критерий «настоящего» – стыдно или не стыдно. Стыдно мне за эти кадры? Нет. Дальше поехали. А за эти? За эти стыдно. Все, убираем… Естественно, я сомневаюсь в куче всего, но об этом никто не должен знать. Я делюсь только радостью. Быть с кем-то в горе – самое простое. «Такая потеря» и т. д. Вот порадоваться вместе, когда у тебя все хорошо, – другое дело. За свои сорок шесть лет я проверил это несколько раз. Еще в тридцать три года придумал тост: «Дай Господь, чтобы все хорошие слова мне говорили в спину». Понимаете? Не в лицо. В лицо все говорить умеют, а стоит только отвернуться…

…Еще я очень хотел сыграть короля Лира в сорок пять лет. Так гораздо интереснее. И обо всем договорились с Някрошюсом (Эймунтпас Някрошюс – известный театральный режиссер из Литвы), деньги были, Захаров уже объявил об этом на собрании труппы. Но Някрошюс куда-то свинтил в последний момент. Не знаю, может, испугался… А дочь у меня потрясающая, очень серьезная. Английский уже знает гениально. Ей двадцать четыре, училась на юридическом, стажировалась в одной из старейших английских адвокатских контор, сейчас бросила это дело и в телекомпании «ВИД» делает свое ток-шоу с детьми разных известных людей.

…Думаю, мои близкие видят во мне главу семьи. После папиной смерти в 1980 году кто-то должен был стать «вожаком стаи» независимо от возраста – помните «Крестного отца»? Маме восемьдесят три года, брат старший уже на пенсии. Мы уже лет восемь живем на даче. Есть двухкомнатная квартира на «Соколе», но мама мечтала о своем доме, и теперь у меня два дома на участке в двадцать соток. У них – маленький, двухэтажный, в тридцати метрах от моего дома. Мама живет на первом этаже, брат на втором. Можем неделями не видеться. Еще у меня есть один автомобиль, «Вольво». Его в день рождения подарил мой товарищ, когда у меня от театра сначала угнали БМВ, а потом джип – те, что милиция до сих пор не может найти… Ощущение такое, что тебе плюнули в лицо. Но если сейчас найдут, я в эти машины уже не сяду. Это, знаете ли, как изменившая женщина, как бы порченая… Думаю, я не смог бы простить измену. И дело даже не в том, что я бы не смог простить, – я не смог бы жить с ней. Если в процессе общения она мне говорит, что я у нее один, а после оказывается, что «я» у нее три, мне это неинтересно… Ну, не могу сказать, что я себя не люблю. Я к себе, любимому, хорошо отношусь. Знаете, человека нужно принимать таким, какой он есть. Только необходимо точно понимать грань между тем, что ты готов принимать, а что – нет.

…В канун наступающего нового тысячелетия очень хочу, чтобы мама была жива, чтобы дома все было хорошо, чтобы в Чечне все кончилось. У меня даже есть идея помочь Комитету солдатских матерей, устроить гала-концерт, хотя бы собрать для них денег. А для себя ничего особенного – просто жить хочу…

…В КГБ меня вызывали много раз. Два раза даже пытались вербовать. После чего я сказал: «Ребята, я по-вашему не понимаю, поэтому разговора не будет». Когда первый раз на Кубу поехал, то ко мне, оказывается, специального человека приставили.

В последний день, перед возвращением, он, пьяный, подошел ко мне, подарил большую морскую раковину и сказал заплетающимся языком: «Саша, спасибо, что ты не остался». Потом несколько раз меня вызывали накануне поездки в Париж с «Юноной», с которой перед этим меня не взяли на гастроли в Португалию и еще в какую-то страну. В Париже я в первый день лихо пошутил, хотя позже понял, что эта шутка могла кончиться для меня серьезными неприятностями. С нами поехали человек шесть «искусствоведов в штатском». И вот я вышел из гостиницы, увидел, что они стоят спиной ко мне, и на полном серьезе спросил: «Вы не подскажете, как будет по-французски: “Я прошу политического убежища”?» И здоровый такой мужик, Сан Саныч, замечательный, как потом выяснилось, человек, повернулся и сквозь зубы сказал: «Я тебе дома переведу». Вообще-то, я довольно рискованный человек: ну вот я попробовал снять фильм. Теперь хочу попробовать сделать как режиссер спектакль в «Антрепризе Абдулова», рок-оперу. Уже есть музыка, либретто Николая Дуксина. Я ездил в Париж смотреть балетмейстера, которого мне знакомая посоветовала. Его зовут Режис Обадиа. Уникальный парень, просто потрясающе интересный. Он работает и как режиссер, и как художник, и сам танцует…

…У Чехова сказано о писателе, который, стоя у постели умирающего, страдает и в то же время наблюдает за своим страданием, – то же самое и у актера. Думаю, что актер даже более наблюдателен, чем писатель, потому что он детали должен ловить. Может, мне опыт игрока и пригодился, но вообще-то это другая история. Это же не рассказ о казино, а история падения и возрождения. У меня долгое время не получалась эта роль (роль Алексея Ивановича в спектакле «Варвар и еретик»), и я дико переживал, дергался, был в чудовищном настроении. Но потом что-то произошло. Говорят, что ничего… А вы знаете, что у меня за двадцать пять лет в театре не было ведь никаких наград. Нет, вру, за первую роль я получил «Золотую маску», а потом долго ничего не отмечалось. И вот за «Варвара» я получил и «Хрустальную Турандот», и «Чайку», и премию Станиславского. Но, наверное, ценнее всего то, что моя мама смотрела спектакль и плакала. Ей очень понравилось, и это для меня самая большая награда…

У меня есть в Москве квартира, но вот восемь лет назад я просто решил, что, пока есть силы, пока могу заработать, построю дом и себе и маме на одном участке, перевезу туда брата. Брат живет вместе с мамой, я живу один – воплотил свою мечту жить в лесу, просыпаться и не видеть ни соседей, никого. Вот мои две собаки выбежали во двор, и я вышел. Я даже иногда, когда летом домой поздно прихожу, то остаюсь спать в гамаке на улице. Это один из самых старых дачных участков. У меня, например, слева за забором – дача Утесова, дальше – дача Любови Орловой, напротив – дача Сергея Образцова. Это такое, можно сказать, «намоленное место». Там аура сумасшедшая…

Мама клубнику растит, укропчик, лук сажает, она это любит. Я ей там парник поставил. Ну, это как бы такие домашние радости для мамы, брата, моих друзей… Семья, знаете, понятие растяжимое… А семья, наверное, это и я сам. Я, мои собаки, попугай, зеленый такой, «ожереловый» называется. Кошки еще жили, но недавно ушли. Меня предупреждали, что если два кота в доме, то один может убежать. Они очень дружили, спали в обнимку, как два брата, – рыжий и черный. Сначала исчез черный брат, а потом и рыжий, он долго орал-орал, а потом тоже ушел. А собаки дома. Одну мне подарили на день рождения, а вторую, спаниельчика, я подобрал на улице. Грязный такой был. Ребятки-охранники, которые его подкармливали, говорили – он уже неделю там бегал. Когда я открыл дверь машины, он вдруг разбежался, прыгнул и сел рядом. Я подумал и решил, что он будет моим…

Знаете, я поначалу очень болезненно реагировал на то, что обо мне пишут в прессе, крайне болезненно реагировал… А сейчас уже перестал. И даже не читаю ничего. Глупо реагировать и тем самым кормить журналистов: отвечать им через ту же прессу, скандалы устраивать. А она тебе еще раз, а ты снова опровержение даешь… Зачем? Когда-то я на это обижался, а сейчас мне наплевать. Бывает, приходят с умным видом корреспонденты и спрашивают: «Расскажите, пожалуйста, как вы стали артистом?» Вот что я должен им рассказать? Ну, возьми хоть энциклопедию почитай, подготовься, имей уважение, узнай, с кем и о чем будешь разговаривать. Правильно? Это ведь тоже входит в понятие профессионализма. А когда человек ждет, что я ему сам все выложу, а он потом поставит под этим фамилию Тютькин и причислит себя к пишущей братии, то зачем мне с такими людьми общаться? Поэтому и пошла обо мне молва, что я не люблю журналистов и все время с ними скандалю…