Читать книгу "Случившееся - Сергей Бурый"

Так он начинал все три романа: «Извини, я съел твою жену», «Страна напалма» и «Война войдет без стука». Последний еще не вышел, хотя отец уже умер. Я уберу оттуда эту фразу, текст будет начинаться иначе, это в моих силах.

Я вышел из машины, навсегда покинув Инну, зашел в парадную, стоял у двери в квартиру. У меня не было привычки тянуться к карману за ключом, я не закрывал дверь. За два года пять раз проникали внутрь, зачем защищаться, если нет смысла? Захотят – откроют. Кто-то искал в квартире нужную вещь и не находил, ничего не брал, возвращался и вновь не находил. Мне надоело, перестал закрывать ключом.

Распахнул дверь и перешагнул порог, пахнет пылью. «Они вошли в дом и убили всех». Хорошая, атмосферная фраза, хотя здесь некого больше убивать, кроме меня, а я не «всех», я один. «Они вошли в дом и убили одного» уже не звучит.

Не разуваясь, прошел в гостиную. Выдохнул, длинный коридор и кухня в конце, не хочу туда, плохое предчувствие. Я стал ходить по гостиной, не понимая, что делать дальше. У окна стул, люблю ставить ногу и шатать. Деревянный старый стул, садишься, скрипит, встаешь, скрипит.

Что это было? Что произошло со мной в последнее время? Почему все случилось так, а не иначе? Я выглянул в окно, увидел машину, пригляделся. Инна там? Нет, ее там нет, ее нигде нет, она отпустила меня.

Я виноват в том, что Инна умерла, я не повторял свои ритуалы.

Сел на стул, обхватил голову руками.

– Штамп.

«Обхватил голову руками», – что за штамп.

– Что за?

Никто не ответит, я один.

Какая теперь разница, штамп, не штамп. Из машины я взял с собой арбалет и знаю, что будет с ним через несколько минут.

Гостиная – одна из комнат, всего их три. Давно без ремонта, скрипят половицы, старый паркет полосками. Обои слезают со стен обгоревшей кожей. Их кто-то хотел поменять, начал отрывать, не закончил. Мне было все равно, такие вещи не имели никакого значения. Все интересовавшие меня вещи находились в голове, только в ней я мог организовать все так, как надо, идеальный порядок. В квартире беспорядок, и он не мой, он был до меня и пусть будет. Я даже не прописан, все прописано в голове, этого достаточно.

Я поставил стул, встал на него, сверху свисала веревка.

Дернув за нее, я открыл длинную антресоль, соединяющую комнаты. В детстве я залезал туда, когда никто не видел. Мать бережно складывала все, что связано с отцом. Он любил спонтанно уничтожать написанное, мать спасла почти все: скомканное разгладила, порванное собрала заново. Никто не знал об этом архиве. Иногда в детстве я терял счет времени, погружаясь в мир, придуманный отцом, который он отрицал и рвал на части. Потом я читал опубликованные романы, ставшие бестселлерами, и понимал, что они меня не трогают.

Не знаю даже, зачем заглянул туда сейчас. Подумал, это важно перед тем, что собираюсь сделать. В этой квартире прошла моя жизнь. Я спустился со стула, поставил к окну и снова стал расхаживать. Я хотел зацепить что-то важное, не получалось, крючок разогнулся.

– Готово.

Зайти на кухню, проверить? Зачем арбалет, если можно все сделать по-другому? Если слово там, все будет проще, чем я хочу. Что выдумал?

Не надо на кухню. Я взял в руки арбалет, сел на стул и посмотрел на стену. Обоина отошла, ее клеили на газету бесплатных объявлений, она самая толстая. Рассмотрел дату, 16 апреля, такое совпадение.

– Как сделать?

Привык к ответам Инны, придется отвечать самому. Направил арбалет, смогу выстрелить? Так, по-другому, нет. Лучше так, нет.

– Так.

Хлопоты с арбалетом. Посмотрел на антресоль.

– Назовешь так свой роман? «Хлопоты с арбалетом».

«Они вошли в дом и убили всех». Пусть начинается.

Отложил арбалет, что за бред, зачем я это делаю? Могу просто сказать слово. Нет, я хочу избежать этого, сделать по-другому, по-своему, без участия слова.

Есть еще одна причина. Мне кажется, я забыл его. Оно все время вертелось у меня в голове, на языке, я уходил в сторону, избегал, просто забыл.

– Давай.

Руками не получится. Пусть будет на полу, большой палец ноги на курок.

– Куда?

Соскользнет, лучше снять носок. Правый, одного будет достаточно. Вот так. Давай на счет три.

– Готов?

Да.

– Раз, два.

Вздохнул. Кажется, вспомнил слово, не стал вынимать его из памяти, оно просто мелькнуло где-то.

– Есть кто?

Он сделал все одновременно: постучал, открыл, громко спросил. Я пнул арбалет в угол и понял, что вспотел.

– Так и знал, что здесь, – сказал он и ухмыльнулся.

Это был Брутто Зельц, литературный агент отца. Он ничего не видел, только арбалет в углу. Слово вылетело из головы. Брутто Зельц спас мне жизнь.

– Продвинулись?

– Что?

– Продвинулись, говорю?

У него привычка брать в руку чужую вещь, подбрасывать и ловить, потом ронять, брать другую и повторять. Нелепый человек.

– Не забыли, что обещали?

– Работы много, не успеваю.

– Это тоже работа.

Он говорил со знаками препинания. В «это тоже работа» встретились восклицание и вопрос. Брутто Зельц всегда был неправдоподобно вежлив. «Это тоже работа», – развел руками, улыбнулся и выронил обувную ложку.

– Простите.

Я бы никогда не выстрелил в себя.

– Так что вы говорите, когда ждать?

Теперь это кажется глупостью. Арбалет.

Я встал, скрипнул стул.

Мы в коридоре, он взял старый теннисный мяч.

– Ну что?

– Да пока не очень.

Шкаф в коридоре, в шкафу лук и стрелы.

– Но когда-то ведь надо?

Как же он надоел, приходит раз в неделю. Брутто Зельц – профессионал, пробивной агент. Мой отец – самый популярный писатель этого века, хотя вышло всего два романа. Третий, рабочее название «Война войдет без стука», он не дописал, остались черновики. «Это будет последний роман вашего отца и первый ваш», – я услышал это предложение и согласился, пусть будет так.

– У нас договор.

– Знаю я.

– Надо успеть.

– Успею.

– Когда можно взглянуть?

То же самое он спрашивал отца, когда тот писал «Извини, я съел твою жену». Почему-то все знали, что это бестселлер, даже когда отец еще не написал ни строчки. Я много раз читал рецензии на роман и надеялся встретить что-нибудь оскорбительное. «Новожилов – литературная бездарность», «худший роман года», а лучше «в истории», «пошло и гадко». Но Всеволода Ивановича хвалили все без исключения, про себя я называл это приторным уважением.