Читать книгу "Хроника тайной войны и дипломатии. 1938-1941 годы - Павел Судоплатов"

Благодаря деятельности закордонных агентов Дьяконова и Третьякова мы подобрали ключи к еще двум российским эмигрантам — Милюкову и Маклакову. Милюков — фигура известная. Это крупный политический деятель, авторитет которого в кругах эмиграции был очень большой. С ним даже встречались советские дипломаты после окончания войны. Маклаков — крупный государственный деятель дореволюционной России. В октябре 1917 года был послом Временного правительства. Нам удалось полностью контролировать всю его почту, к которой в Кремле проявлялся вполне закономерный интерес. Ибо в переписке Маклакова с Саблиным и Штрандманом давались оценки крупных событий того времени. Причем комментарии были не только по материалам открытой прессы, но и по важнейшим источникам министерств иностранных дел Франции и Великобритании. После признания Францией СССР в 1924 году Маклаков возглавил эмигрантский комитет, объединявший различные российские и зарубежные организации. Руководил он также центральным офисом по делам русских беженцев в Париже, который был признан французскими властями и Лигой Наций. Вся его деятельность не могла оставаться вне нашего поля зрения.

Но работа по эмиграции — это не только то, что связано с изучением обстановки и анализом ситуации. Работая с эмигрантами, завязывая с ними отношения, формируя подходы и позиции, мы всегда помнили, что это исключительно деликатное дело. Используя тягу россиян, проживающих за границей, к общению, мы получали политическую, экономическую информацию, что не только помогало в оценке той или иной политической обстановки, но и позволяло через этих людей оказывать влияние на развитие событий.

Здесь следует признать, что политическая борьба в нашей стране в значительной степени инспирировалась искусственным преувеличением роли эмиграции в создании внутренней оппозиции. С этим связаны политические процессы в отношении Промпартии, Трудовой крестьянской партии (ТКП), процесс Союзного бюро меньшевиков, которые были инициированы советской внешней разведкой. Наша агентура часто преувеличивала масштаб связей российской военной и политической эмиграции с зарубежными государственными деятелями и спецслужбами. Был и другой аспект. Поступающие агентурные сведения из спецслужб Германии, Франции и Англии некритически констатировали утверждения монархистов, промышленников из числа русской эмиграции о том, что они имеют множество сторонников в Советской России, особенно в кругах научно-технической интеллигенции и среди военных специалистов.

С этим связано одно неприятное событие. Наш видный закордонный агент Третьяков был потрясен, узнав, что его переписка с профессорами Кондратьевым и Рамзиным, которые проходили по делу Промпартии, по обвинению «в организации контрреволюционного заговора», была преподнесена как доказательство в открытом судебном заседании. Имя Третьякова замелькало в официальных советских изданиях. Таким образом произошла его расшифровка. К нему был проявлен соответствующий интерес со стороны немецких и французских спецслужб. Третьяков вынужден был обратиться к нашему резиденту в Париже и выразить законное негодование по этому поводу.

Надо, однако, признать, сообщения ОГПУ и НКВД из-за кордона отражали не наличие организованной оппозиции в Советском Союзе, а скорее довольно широкое распространение антисоветских настроений главным образом среди интеллигенции и специалистов. Да, эти враждебные настроения имели место, было и оппозиционное отношение к советской власти, и неприятие пятилеток, индустриализации, но все это преподносилось руководству как существование организованного контрреволюционного подполья. Таким образом, следственные органы, опираясь на указания, поступающие сверху в связи с информацией, пришедшей из-за границы, делали определенные выводы. Все это инициировало первую волну репрессий против научно-технической интеллигенции в начале тридцатых годов.

Любопытен такой момент. Агентурная работа английской и французской разведок против СССР вплоть до 1938 года также концентрировалась на использовании русской эмиграции. Англичане даже назначили русского эмигранта В. Богомольца региональным резидентом на Балканах и в Румынии по операциям против Советского Союза. И только в 1939 году, после массовых арестов и чисток в СССР, руководством английской, французской и немецкой спецслужб, особенно после похищения и вывоза нами руководителя «Российского общевоинского союза» Миллера, было осознано, что русская эмиграция нашпигована и разложена агентурой ОГПУ-НКВД. Обострение борьбы между эмигрантскими группировками, во многом спровоцированное нашим проникновением, вызвало у спецслужб противника недоверие к русской эмиграции, сдержанность в использовании ее кадров. По этой причине в будущей войне она не смогла сыграть важной политической роли, на что первоначально рассчитывали в руководящих кругах Германии, Англии, Франции, США и Японии. И в то же время у англичан, французов, не говоря уже о немцах и японцах, не было других кадров для организации агентурной работы в Советском Союзе, кроме эмигрантов и их родственников, учитывая антисоветские настроения многих из них, а также знание языка и реальной обстановки в стране.

Как разжигались противоречия

После похищения Миллера и Кутепова немцы, разумеется, поняли, что «Российский общевойсковой союз» контролируется нами. Позже к нам попали немецкие директивы, из которых было ясно, что Германия очень осторожно подходит к сотрудничеству как с русской, так и с украинской эмиграцией. Надо сказать, что мы вели очень большую работу по расколу ОУНовского подполья. Нам было известно, что в агрессивных планах Гитлера ОУНовская организация выходила на первое место для создания немецкого протектората на Украине. Мы заслали в эту организацию агента-украинца. Перед ним была поставлена цель — разжигание противоречий в двух кланах, сложившихся в ОУН. Один из них возглавлял Мельник, другой — Бандера. До августа 1939 года организация украинских националистов возглавлялась бывшим управляющим имением митрополита Шептицкого полковником Андреем Мельником. Мельник претендовал на роль вождя украинских националистов. Другой лидер ОУН Бандера был освобожден немцами из польской тюрьмы, где он отбывал срок за организацию убийства министра внутренних дел Польши Перацкого. Наши действия были направлены на то, чтобы вызвать между ними острый конфликт. Мельник прибыл для переговоров в Краков. Бандера предлагал ему одну из руководящих должностей в главном проводе ОУН, возглавить который намеривался сам. Но они не сговорились, поскольку Мельника это не устроило. Бандера сколотил вокруг себя группу известных националистов, которые укомплектовали батальон «Нахтигаль», выполнявший впоследствии карательные операции на Украине. Со временем Бандера обвинил Мельника в том, что он не использовал благоприятную обстановку для создания самостийной Украины в момент падения Польши, а также способствовал засорению ОУН агентами польской полиции. Так, Ярослав Барановский, постоянно сопровождавший полковника Коновальца, за опоздание в одной из поездок (воспользовавшись которым, я ликвидировал Коновальца) был объявлен агентом польской охранки и расстрелян самими бандеровцами.

По сути дела, именно Бандера создал раскол в ОУН. Он являлся, по словам Мельника, прежде всего «диверсантом с маниакальными наклонностями». Мельниковцами даже распространялись слухи о том, что он был агентом советской разведки. В этом они заподозрили члена бандеровского провода адвоката Горбового и «сдали» его немцам. После войны он был нами перевербован и сыграл большую роль в уничтожении бандеровского подполья во Львове.