Читать книгу "Зачет по выживаемости - Василий Гриневич"

— Ты у меня тоже красавчик, — неожиданно сказала мама. — У тебя хоть девушка есть?

Честно говоря, я вздохнул с облегчением. Про себя. Отлично, поговорим о девушках. По крайней мере, не придется врать.

— Как тебе сказать, ма. Мне многие нравятся.

— У вас в Астрошколе много красивых девчонок?

Я вспомнил анекдот про Бабу Ягу, как его рассказывал Хазар: тащит Баба Яга ступу к Астрошколе, пыхтит, надрывается, а ее и спрашивают: «Бабушка, вы это куда со ступой?» — «В Астрошколу поступать, милок!» — «Так на такой же технике давно не летают». — «Да? — бросает ступу, — Ну и черт с ней. Зато буду там первой красавицей!» Глупый анекдот.

— Много, — ответил я. — Все красивые.

— У них тоже есть курс по выживаемости?

— Да, конечно.

— А зачет?

— Что зачет? — не понял я.

— Они тоже сдают зачет?

— А-а… нет. Ситуационное тестирование и все. — Я подумал немного. — Но у нас исключительно боевые девчонки.

— Я верю.

— Да может, действительно, еще и не будет никакого зачета.

Мама ничего не ответила.

— Оля уже спит? — спросил я.

— Давно уже.

— А ты?

— Что я?

— Не спится?

— Глупый ты, — сказала мама. — Глупый сумасшедший. Впрочем, мужики все такие — глупые дети, которые играют с огнем. На сеновале. Знаешь, что такое сеновал?

Я отрицательно мотнул головой.

Мама улыбнулась. Впервые, за несколько дней на лбу ее разгладились озабоченные морщинки, словно она вспомнила что-то хорошее.

— Эх ты. Дитя сеновала.

Честно говоря, я не совсем понял, что она имела в виду.

— Я буду молиться за тебя, — вдруг очень тихо сказала она.

— Ну, что ты, в самом деле, ма…

— И вот еще что, — рука ее скользнула в карман халата, и она достала миниатюрный медальон на цепочке. — Возьми.

— Что это?

— Оберег. — Она вложила медальон мне в ладонь. Он был теплым на ощупь, еще хранил тепло ее тела. — Я хочу, чтобы ты всегда носил его с собой. На шее.

— Талисман? — спросил я. Я не посмел улыбнуться даже краешком губ. Во-первых, мне стало слегка не по себе. Жутковато даже как-то. Словно моя мама, моя милая славная мама пыталась против моей воли приобщить меня к какому-то запретному таинству. И почему она передает его сейчас? Днем не могла отдать, что ли? Вон полночь скоро.

Она угадала мои мысли. Или прочитала? Я был настроен так, что готов был поверить всему.

— Все женщины немножко ведьмы, — улыбнулась она. — Бери, бери, не бойся. Ему двести лет. Он будет хранить тебя.

— Я и не боюсь.

— Вот и славно, бери.

Оберег с цепочкой были из какого-то тусклого белого металла (серебро? платина?), приятно тяжелые, цепочка уютно свернулась в углублении моей ладони, словно маленькая ручная змейка. А на обереге, я присмотрелся, повернув его в свете ночника так, чтобы выпуклости на лицевой стороне лучше обозначились тенями… Да, точно. На лицевой стороне, полустертое временем, виднелось изображение двух ангелов, взявшихся за руки на фоне восходящего солнца. Или заката? Странный рисунок. Оберег. Я посмотрел на маму.

— Надень его сейчас, — сказала она. — Так, чтобы я видела.

На мой взгляд, цепочка была слишком короткой, и оберег лег чуть пониже ямки между ключицами. Я подумал о том, что скажут ребята, когда его увидят, а потом решил, что здесь, в самом деле, такого? Ну оберег, ну ангелы, да мало ли носят украшений? Вон в одно время Валентин ходил с золотой серьгой в ухе и ничего — никто не смеялся. Правда, над Валиком не очень-то посмеешься. Характер у него еще тот. И кулак, слава богу, как копыто у мула.

— Спасибо, ма, — сказал я.

7

Первые настоящие тренировки по выживаемости у нас начались на втором курсе. Это была уже не теория и не восточный полигон.

Полярная база над Антарктидой называлась «Южный Крест». На мой взгляд, название не слишком удачное. Какое-то метельное, вьюжное завывание слышится в нем, я уж не говорю о предостерегающем слове «крест». Алексей однажды попытался пошутить над этим, но, встретившись со мной взглядом, осекся.

Приблизительно раз в месяц, а иногда и раз в два месяца нас доставляли на полярную базу, где мы пересаживались на учебный звездоскаф. Как правило, это был вечер в субботу, или ночь с субботы на воскресенье, или очень раннее воскресное утро по среднеевропейскому времени. Такое время выбиралось потому, что на эти часы приходилась наименьшая интенсивность движения над Землей. Мне кажется, именно эти тренировки отбили у меня всякое желание радоваться уик-эндам. Первый год с приближением субботы, в пятницу, иногда даже в четверг вечером я начинал бороться с неприятным сосущим ощущением под ложечкой. Аппетит пропадал начисто. За завтраком я ковырялся в тарелке больше для вида, и Валентин, глядя на меня, обычно сочувственно-иронично спрашивал: «Что, опять предчувствия?» Судя по всему, у него самого с предчувствиями обстоял полный порядок, как и с желудком, по крайней мере, приближающийся уик-энд не сказывался на его аппетите никак. Нервы Валика были, не иначе, сплошь из стальной проволоки. Истинный философ. Хома-киммериец, то есть Конан Брут.

Нас крайне редко сбрасывали две недели подряд. Правда, бывало и такое. График «черных суббот» был абсолютно непредсказуем. Делалось это, наверное, не столько для того, чтобы держать нас в хроническом напряжении, сколько наоборот, дабы научить наши нервы расслабляться, несмотря ни на что. В конце концов, нельзя же жить в постоянном страхе.

Да. Но, как правило, уик-энд проходил за уик-эндом, и, наверное, это свойство человеческой психики — склонность к самообману (да, пожалуй, одно из основных свойств, без этого вообще невозможно было бы жить), через две-три спокойные недели мне начинало казаться, что эти упражнения по катапультированию сами собой подошли к концу, исчерпались и можно забыть о полярной базе как о страшном сне. В самом деле, рассуждал я, меланхолически пережевывая воскресный завтрак и запивая его соком, если последние разы нас последовательно сбрасывали все с уменьшающейся высоты сто пятьдесят — сто — пятьдесят километров, то на следующий раз приходится высота ноль километров, а это невозможно. (Алексей с энтузиазмом кивал в том смысле, что да, невозможно.) Как бы не так! Еще и как возможно! Не ноль, конечно, но есть еще высоты в сорок километров и тридцать пять, тридцать.

Предстаньте себе звездоскаф — стальное яйцо десяти метров в поперечнике, что, включив все аварийные огни, рушится с заоблачной высоты на ледяные пики Земли Королевы Мод. Первый раз нас просто оставили в звездоскафе, он отстыковался от станции на высоте тысяча километров и начал падать вниз со все возрастающим ускорением. Мы должны были взять под контроль управление и либо вернуться на базу, либо приземлиться на полигоне. После третьего-четвертого раза задание стали усложнять: то в систему управления и координации вводилась небольшая неисправность (каждый раз разная), то вместо того чтобы мирно и благопристойно падать, звездоскаф вдруг заваливался в штопор (при этом надо было еще добраться до рубки управления). И не забывайте, что с каждым разом высота становилась все меньше и меньше.