Читать книгу "Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России - Лилия Кузнецова"

В музее Хиллвуд в Вашингтоне хранится сделанная тем же Карлом-Хелфридом Барбе табакерка, сплошь покрытая ровными рядами кабошонов бирюзы.[66] Подобное изобилие голубого минерала, составляющего единственный декор коробочки, неудивительно: этот камень считался могущественным оберегом и символом счастливого супружества.

Недаром попутешествовавший по России Александр Дюма-отец подивился, увидев в Москве, как прекрасную бирюзу, «редкость и предмет вечных поисков русских», продавали торговавшие драгоценными камнями «персы и китайцы, в оправах и без, если в оправах, то, как правило, серебряных», причём «чем больше напоминает она густую лазурь, тем ценнее». Знаменитый романист даже всерьёз поверил байке, что «если в отсутствие любимого человека бирюза, подаренная им, начнёт терять цвет, значит, человек этот заболел или изменил», и даже описал увиденный им подобный «умерший» камень, из небесно-голубого превратившийся в мертвенно-зелёный. Въедливый француз с любопытством узнал также, что «бирюза у русских не просто драгоценный камень, она предмет суеверия: друг дарит бирюзу другу, любовник – любовнице, любовница – любовнику, это дар на счастье при разлуке». Но оказывается, главное, бирюза – отличный талисман, тем более могущественный, чем гуще её цвет. Однако Дюма не удержался, чтобы рационально не подытожить: «Уверен, что на бирюзе можно хорошо заработать», купив её в Париже, а затем продав в Золотых рядах в Москве или на Миллионной улице в Петербурге, так как отношение к лазоревому минералу «как к живому и симпатическому камню, удваивает её цену» в обеих российских столицах.[67]

Практичный француз не ошибался. На улицах Северной Пальмиры в первой четверти XIX века часто видели появлявшегося в весьма живописном наряде индуса-ростовщика, промышлявшего и торговлей драгоценными каменьями. Богатства не принесли купцу особого счастья: он трагически погиб в Москве, в номерах Черкасского подворья, от руки загадочного, так и оставшегося неизвестным, убийцы, не тронувшего лежащих вокруг сокровищ, зато похитившего векселя некоей графини. Когда несколько лет спустя продавались с аукциона принадлежавшие покойному индийцу редкости, одной только бирюзы раскупили около четырёх пудов. Однако лучшие, высокого качества лазоревые минералы на торгах отсутствовали: они, как объясняли интересовавшимся нужным товаром, куда-то исчезли. Но тайна, как и полагалось, вскоре выплыла на свет. Оказывается, приглашённый оценщик, заботливо и кропотливо просматривавший каждый из мешков с нешлифованными кусками бирюзы, забрал вместо денежной оплаты за свои труды самые редкостные образцы. Живительно, но всё было сделано с ведома квартального надзирателя, совершенно не представлявшего ценность камней весьма непрезентабельного вида. Зато в Татарской слободке хитроумный «эксперт» выстроил себе на полученные барыши около десятка прехорошеньких домов.[68]

Мемориальная табакерка графа И.Ф. Паскевина-Эриванского

Именно Карлу-Хелфриду Барбе доверили исполнить по заказу Двора табакерку для пожалования её графу Ивану Фёдоровичу Паскевичу-Эриванскому в память о кончине вдовствующей императрицы Марии Феодоровны. Флигель-адъютант императора Павла I и «отец-командир» будущего самодержца Николая Павловича был почти три десятка лет хорошо известен императрице-матери Марии Феодоровне, отнюдь не случайно десятилетие назад доверившей ему воспитание младшего сына, порфирородного великого князя Михаила Павловича, с чем, к её удовольствию, военачальник, снискавший лавры ещё в годы войны с Наполеоном, великолепно справился.

Табакерка снаружи покрыта пластинками перламутра, так как слово «Perlmutter» в немецком языке обозначает «мать жемчуга», причём слово «перл» употреблялось и в переносном смысле и тогда переводилось как «сокровище» (см. рис. 2 вклейки). Добродетельная супруга Павла I была матерью десятерых детей, а два её сына взошли на русский престол. К тому же, по древнему обычаю, французские королевы во время траура облекались во всё белое, а поэтому традиционная «печальная» чёрная эмаль узенькой полоской окантовывает лишь рёбра коробочки. На крышке табакерки прорисована золотая арка готического храма с пьедесталом с инициалом «М» и ступенями, ведущими к погребальной урне, выполненной из стекла и увенчанной императорской короной. Здесь находился локон волос покойной монархини. Надписями на оборотной стороне крышки табакерки были увековечены «печальные числа»: «24 октября 1828 года» и «в 2 часа по полуночи» – день и час смерти императрицы Марии Феодоровны.[69]

Иоганн Христиан Барбе

Золотой кубок – дар кавалергардов генерал-адъютанту графу С.П. Апраксину

Ещё больше повезло в России младшему из братьев, Иоганну-Христиану, обычно ставившему на своих работах подпись: «J.C. Barbé», а на счетах – «JoChBarbe».

Волей судеб сделанный этим петербургским мастером золотой, высотой 34,3 см, кубок в 1965 году оказался в далёкой Америке, будучи куплен у некоей антикварной фирмы госпожой Марджори-Меривезер Пост, владелицей и основательницей частного музея Хиллвуд в столичном Вашингтоне. И как, наверно, удивилась бы экс-супруга американского посла в СССР, если бы узнала, что сия весьма увесистая вещь в 6 фунтов 49 золотников (=2683 г) была в смутное время русской революции и кровавой Гражданской войны предметом гордости и надежды Агафона Карловича Фаберже, до того уважаемого эксперта Бриллиантовой комнаты Зимнего дворца и успешного оценщика Ссудной казны.

Октябрьская революция 1917 года «поставила крест» на существовании знаменитой фирмы отца. Сам Карл Густавович, разом потерявший дело всей своей жизни, покинул голодный Петроград 24 сентября 1918 года. Через два месяца оказались в безопасности его жена и сын Евгений. А в бывшей столице рассыпавшейся Российской империи вовсю свирепствовал «красный террор». К массовым казням заложников в изобилии добавились участившиеся регулярные официальные реквизиции частной собственности у «буржуев» и бандитские налёты-«экспроприации». Напрасно Агафон Карлович надеялся, что ему (долго) позволят владеть достаточно прибыльным художественно-антикварным магазином, открывшимся 16/29 июня 1918 года ради поддержки семьи, к счастью, оставшейся в теперь независимой Финляндии. Уже 31 мая 1919 года хозяина арестовали, а через полгода ему наконец-то вынесли «удивительно мягкий» приговор, послав обвинённого «за спекуляцию художественными ценностями» на «общественные принудительные работы до конца гражданской войны». Пока он в полной мере познавал «прелести» тюрьмы, чекисты тщательно, простукав стены и полы, обыскали не только принадлежавшие Агафону Карловичу жилище, антикварный магазин и дачу в Левашово, но и знаменитый особняк на Большой Морской, 24. Всё более или менее ценное, не говоря уже об обнаруженном в тайниках, тут же конфисковали. В заключении Агафон Фаберже серьёзно заболел тифом, но «нет худа без добра», поскольку именно болезнь спасла беднягу от расстрела. А вскоре правительству потребовались знающие оценщики ювелирных изделий. Потому-то вместо лагеря пришлось столь редкостного специалиста отправить на свободу. 7 октября 1920 года исхудавший и измождённый Агафон Карлович прописался на квартире Марии Алексеевны Борзовой, а через некоторое время вступил с этой бывшей бонной своих детей даже в законный брак по обряду евангелическо-лютеранской церкви. Но тем более следовало исполнить долг перед первой семьёй, с которой сын знаменитого ювелира мечтал опять соединиться при первой же возможности.