Читать книгу "Хроники времен Сервантеса - Владимир Фромер"

На самом же деле, замысел создания Эскориала принадлежал не Филиппу, а его отцу, императору Священной Римской империи Карлу V. Это он наказал сыну построить династический пантеон Габсбургов и объединить его с монастырем и дворцом, чтобы выразить в камне доктрину испанского абсолютизма.

— Я хочу, — сказал император своему сыну в одну из их редких встреч, — собрать под одной крышей останки всех королей и королев из нашего габсбургского дома с тем, чтобы они в семейном кругу покоились. Чтобы не приходилось мотаться по городам и весям всей Европы, дабы почтить их память. Если же я не успею осуществить этот замысел, то созданием нашей фамильной усыпальницы придется заняться тебе.

— Выполнение вашей отцовской воли — мой священный долг, — ответил Филипп.

После победы при Сент-Кантене он решил, что час настал, и послал двух архитекторов, двух ученых и двух монахов подыскать место для строительства монастыря-дворца. Король хотел, чтобы оно было не слишком жарким, не слишком холодным и не слишком далеким от Мадрида — новой столицы империи. После целого года поисков такое место было найдено — там, где ныне возвышается Эскориал.

* * *

Отец Филиппа император Карл V был сыном австрийского эрцгерцога Филиппа Красивого и испанской королевы Хуаны Безумной. По отцовской линии он был внуком императора Священной Римской империи Максимилиана I Габсбурга и Марии Бургундской, а по линии материнской — внуком королевской четы Фердинанда и Изабеллы, завершителей Реконкисты. Так причудливо стасовалась династическая колода, что юный Карл унаследовал огромные территории и стал повелителем величайшей державы мира. Он гордился тем, что в его владениях, распространяющихся на два полушария, никогда не заходит солнце.

Благодаря заморским колониям Испании Карл V был неимоверно богат. Из латиноамериканских копий в его казну шел неиссякаемый поток золота и серебра. Но и расходы на бесконечные изнурительные войны с внешними врагами и мятежными подданными были немалыми, так что император постоянно испытывал нужду в деньгах.

Управление огромной лоскутной империей было нелегкой задачей. Пути сообщения между ее разрозненными частями — Испанией, Италией, Австрией и Нидерландами — были долгими и ненадежными. Территории, объединенные под властью Карла, представляли собой конгломерат разных народов, каждый из которых сохранял свои законы, обычаи, привилегии и институции. Карлу приходилось решать беспрецедентные по сложности проблемы. Ему помогали прекрасное образование, космополитические взгляды и холодный ясный ум. Он мог бы стать неплохим правителем, если бы не одно фатальное обстоятельство. Этот человек умел побеждать, но так и не научился пользоваться плодами своих побед из-за странной меланхолии, овладевавшей им в самое неподходящее время.

Карл V был не только политиком, но и меценатом, тонким знатоком и ценителем живописи. Его любимцем был Тициан, мастерство которого он ценил столь высоко, что не желал позировать другим художникам. «Я могу создавать герцогов, князей и графов, но не в моих силах создать второго Тициана», — сказал как-то раз император своим придворным.

Однажды, когда Карл V позировал Тициану, тот уронил кисть. Карл поднял ее со словами: «Оказать услугу такому художнику почетно и для императора».

Тициан изобразил Карла V сидящим в кресле, без каких-либо атрибутов власти и державного величия, кроме ордена Золотого руна. Портрет дает представление об облике и характере этого человека. Карлу 48 лет. Он выглядит усталым и преждевременно состарившимся. На его лице печать отчужденности от окружающего мира, что объясняется, по-видимому, его высоким рангом. Но перед нами отнюдь не больной, уставший от жизни старик. Его немощь ничего не значит по сравнению с духовной силой, явно ощутимой в проницательном взгляде из-под приподнятых век. Худое бледное лицо хоть и выдает страдание, вызванное одолевающей его хронической болезнью, но одновременно выражает напряженную волю и твердость характера.

Во внешней политике Карл V придерживался имперской доктрины, предусматривающей объединение всего христианского мира против общего врага — Османской империи. Осуществлению этого проекта помешало противодействие Франции, также стремившейся играть доминантную роль в Европе, и возникновение в Германии очага Реформации.

Много энергии пришлось потратить Карлу на защиту Австрии от турецкой угрозы. В 1529 году Вена с трудом выдержала тяжелейшую турецкую осаду. Правда, австро-турецкая война 1532–1533 годов, шедшая с переменным успехом, завершилась победой Карла V, войскам которого удалось не только остановить продвижение турок, но даже присоединить к имперским владениям Западную Венгрию.

Но главного врага всех своих начинаний Карл V видел в Реформации. Ревностный католик, он воспринял начало лютеранской ереси, как личное несчастье.

* * *

Мартин Лютер — доктор богословия Виттенбергского университета, возник на политической арене 31 октября 1517 года, когда прибил молотком к церковной ограде свои 95 тезисов против индульгенций — папских свидетельств об отпущении грехов. Лютер утверждал, что грешники могут обрести спасение только в вере и раскаянии. Поэтому продажа Ватиканом индульгенций — это кощунственный обман и надругательство над верой простых людей.

Тезисы Лютера с такой быстротой распространились по всей Германии, словно сами ангелы были его гонцами. Более того, стук его молотка эхом отозвался по всей Европе. Этот виттенбергский монах с гениальной интуицией сразу уловил нерв всего дела. Именно индульгенции стали для немецкого народа символом гнета римской курии. Дань, наложенная на целую нацию иноземцами, ощущается особенно болезненно. Ватикан, нагло спекулируя на страхе божьей твари перед адскими муками, обменивал на звонкую монету ничего не значащие бумажки, якобы спасающие от мук ада тех, кто приобрел их у церкви.

Звонкие монеты, обманом добытые у невежественных немецких крестьян и бюргеров, уплывали в Рим, где без зазрения совести транжирились циничным и развращенным католическим духовенством. Глухое недовольство таким порядком вещей зрело в народе уже давно. Лютер своим решительным поступком всего лишь поджег запальный шнур.

Конечно, не только Лютер, но и Эразм Роттердамский и другие гуманисты обрушивались с язвительной критикой на махинации римской епархии. Но один лишь Лютер доказал, что решающее значение имеют не слова, а поступки.

Всего за два года он стал народным любимцем, символом Германии и трибуном национальных устремлений. Когда он заявлял в своих отточенных до блеска тезисах: «Папа не властен отпускать грехи» или «Папа не властен освобождать от наказания, кроме того, которое наложил сам», то эти простые, словно взятые со скрижалей слова, входили в сознание всей нации и отзывались землетрясением в Ватикане.

Сын рудокопа и крестьянки, Лютер был начисто лишен худосочной аристократической утонченности. Коренастый, ширококостный, переполненный так и прущей из него жизненной силой, он гордился тем, что «жрет, как богемец, и пьет, как немец». Этот человек не знал компромиссов, не умел говорить шепотом. Речь Лютера звучала, как набат, его язык, обогащенный невероятной образной силой, воплощал самые сокровенные устремления народных масс, придавая им высший накал страсти.