Читать книгу "Три четверти - Анна Красильщик"

Кассету «Битлз»!

А вот Малютке привезли совсем мало: Барби, семью игрушечных медвежат и несколько шмоток. Есть все-таки какая-то справедливость.

Хотя каникулы только начались, хотелось, чтобы они уже поскорее кончились. Во-первых, потому что я мечтала пойти в школу в новой одежде. Во-вторых, потому что хотела увидеть Кита. Но вот что странно: в день огонька сердце у меня прямо разрывалось от любви и страданий, а уже через несколько дней я не могла вспомнить, какое у Него лицо. Как лицо бабушки, которая умерла.

Однажды на каникулах он мне позвонил. Это случилось в понедельник.

— Тебя к телефону, — позвал папа. — Только побыстрее, я жду звонка (кто бы сомневался).

— Але.

— Привет, — это был он, и мое сердце тут же ухнуло куда-то под коленки.

— Привет.

— Послушала?

— Чего? — Я начисто забыла про кассету.

— Чего-чего, — разозлился Кит. — Титомира.

— А, да.

— Ну и как тебе? Круто, скажи?

— Ну да, — промямлила я. — Но я не все слова разобрала.

— Слова там недетские, — Кит захихикал. — Чего, не знаешь, что такое секс?

— Знаю, — хорошо, что по телефону не видно, когда краснеешь.

— И что?

— Отстань.

— Ладно. Что на каникулах делаешь?

— Да ничего.

— Тупо.

— И не говори.

* * *

На каникулах мы с мамой решили поехать на кладбище к бабушке, которая умерла. Оно было большое и за высоким забором. У входа церковь, потом одна главная дорога, а поперек нее — много маленьких. Повсюду лежал снег, и мы с мамой в некоторых местах расчищали себе дорогу пластмассовой игрушечной лопатой Малютки, которую взяли с собой. Могилы были странные. Некоторые с надписями типа «Любимому сыночку», или «Мужу, отцу, сыну», или «Дорогому коллеге».

Могила бабушки, ее брата и родителей оказалась прямо в стене. А у стены полочка, на которой лежали искусственные, незабудки и почему-то две ириски «Золотой ключик».

— Зачем бабушке положили конфеты?

— Наверное, это её подруга. Для некоторых людей это знак памяти.

— Странновато. Лучше бы сама съела — бабушке-то уже не до конфет.

— Это точно, — сказала мама. Она убрала конфеты, а на их место положила белую веточку хризантем, которую мы купили у входа.

По дороге домой я думала о том, почему все, что связано со смертью, так странно устроено и не имеет никакого отношения к тому, кто умер.

Почему на кладбище прабабушка сфотографирована совсем молодой и кажется своей внучкой?

Почему бабушка на фотографии вообще на себя не похожа?

Почему кому-то важно писать, кем работал тот, кто умер, и какие у него были награды и ордена?

Почему некоторые делают памятники в виде ангелов?

Почему кто-то лежит в земле, а кто-то сидит в стене?

И вообще, каким образом несколько человек можно засунуть на полку размером с книжную?

— Мам?

— М?

— Почему кого-то хоронят в землю, а кого-то запихивают в стену?

— Не запихивают, а погребают.

— А по-моему, как раз запихивают.

— Многие люди кремируют своих умерших.

— Кремируют?

— Сжигают.

Я замолчала: Как можно сжечь своего родственника? Как можно захотеть, чтобы тебя похоронили так ужасно?

— Я бы лучше умерла, чем разрешила себя сжечь.

— Во-первых, ты и так уже умрешь и тебе будет все равно. Во-вторых, ты сообщишь это своим детям.

— Я еще не решила, готова ли я на… ну, ты понимаешь… ради того чтобы родить детей.

— Да, прости, я забыла.

На этом мама уткнулась в толстый зеленоватый журнал с крошечными буквами, а я стала дальше думать о смерти. Лучше вообще не рождаться. Тогда не придется придумывать, что с тобой сделают после смерти твои же родственники. Как можно сжечь собственную бабушку, или дедушку, или маму, или даже сестру? С другой стороны, ложиться в гроб тоже не очень-то приятно — чтобы твои голые кости до скончания веков гнили на дне какого-то ящика. Гадость просто. Когда мы пришли домой, я позвонила Воробью.

— Ты уже придумала себе похороны?

— Килька, ты психбольная?

— Нет, но я думаю, что, может, лучше бы мы вообще не родились.

— Почему?

— Бабушку, которая умерла, сожгли и замуровали в стенке, рядом с ее родителями и братом. Ни у кого даже своей могилы нет — всех запихнули на одну полку.

— Жуть.

Мы помолчали.

— Мой папа говорит, что все когда-нибудь умрут, — сказала Воробей.

— Он так говорит, потому что сам очень старый и правда может в любой момент умереть.

— Иди ты на фиг, — Воробей обиделась и повесила трубку.

Я пошла к Первому дедушке.

— Дед, а ты думал о том, что будет, когда ты умрешь?

— Когда я умру, ничего не будет. По крайней мере, для меня.

— Я не про это. Ты тоже хочешь, чтобы тебя сожгли?

— Ты хочешь сказать, кремировали?

— Да, — хотя вообще-то я совсем не хотела этого говорить.

— Пожалуй, — согласился дедушка.

— И тебя тоже засунут к бабушке и ее семье?

— Туда поставят урну с моим прахом.

— Урна — это вообще-то мусорное ведро.

— В данном случае это просто ваза с пеплом.

Мне захотелось плакать, хотя плакать скорее нужно было дедушке, и он это заметил.

— Не волнуйся, — дедушка почему-то улыбнулся. — Мне уже будет все равно.

— Но мне не все равно! — В груди у меня клокотали рыдания. В таких случаях единственное, что помогает, это броситься ничком на кровать и лежать, уткнувшись в подушку. Так я и сделала. Но долго лежать у меня не получилось, потому что пришел папа.

— Пойдем ужинать?

— Не пойду.

— Пойдем.

— Какой смысл, если все равно придется умереть.

— Но если ты не будешь есть, то умрешь гораздо раньше, а так у тебя есть еще возможность получить кое-что от жизни.

— Например?

— Например, макароны с сыром.