Читать книгу "На восточном порубежье - Сергей Жук"

Молодые офицеры адмиралтейства, подштурман Иван Федоров и геодезист Михаил Гвоздев тоже были в зале. В них чувствовался еще запах Петербургских салонов, но вот на счет формы похвастаться не могли. Не успел Петр определить форму для офицеров флота Российского. Не было в том резону. Малым числом они кружились тогда между иноземными лейтенантами да капитанами, а те носили форму свою, определенную их императорами да королевами. Вот и рядились адмиралтейские офицеры как могли. Но молодым, на радость, существовала форма гардемарина, что негласно потихоньку превращалась в офицерскую. Ну а наши адмиралтейцы были как на подбор из гардемаринов. Так что выглядели они не хуже драгун. Черная треуголка, красные штаны, былые чулки, и черные штиблеты. А главным элементом мундира была удлиненная куртка — бострога, узкая, приталенная со стоячим воротником. Она появилась на русском флоте с первыми голландскими матросами, и надежно обосновалась на многие десятилетия.

Куртка обшивалась золотой бязью, украшалась большими дорогими пуговицами, непременная шпага, и в результате выходил неплохой мундир, позволяющий проявлять полную свободу индивидуальности, в чем весьма и преуспели наши офицеры.

Настроение у них было приподнятое. Столь серьезная ассамблея, да еще в их честь, была первой в их жизни. Молодые, здоровые, с обветренными лицами моряки с восхищением ловили хоть и мимолетные, но весьма обещающие взгляды Тобольских красавиц, не чая, что те делали подобные реверансы более для того, что бы позлить своих кавалеров. Ведь в провинции для дам жизнь блеклая, однообразная.

Старший по команде, штурман Якоб Генс тоже находился в зале. Голландец по происхождению, он уже долгие годы находился на русской службе. Одетый в чисто голландскую бострогу, с красным платком на шее, шрамом на лбу, полученном в пьяной драке, он походил более на старого пирата. Единственным украшением была длинная старая шпага, каких на флоте ныне не сыщешь, хотя в старину была любимым абордажным оружием морских пиратов. Возраст уже не малый, здоровье пошаливает. Жизнь прошла буйно, да и пороков хватает. Ром, девки, карты были основным дополнением к службе. Вот и в экспедицию подался более, бежал от карточных долгов. Можно считать его присутствие в зале весьма примечательным и экзотичным.

А вот Афанасию Федотовичу Шестакову пришлось тяжко. Если он и беспокоился в Санкт-Петербурге о собственной одежде, то более о теплом исподнем белье, и вязанной шерстяной рубахе, что дают телу тепло и приятность свободы в движении. Благо, хоть прихватил пожитки, в коих хаживал по столице. Вещи добротные слов нет, но во всем подчеркивают простолюдина безродного. Скрепя зубами от злости, он старался незаметно стоять в сторонке, надеясь исчезнуть при первой возможности.

Неожиданно оборвалась музыка, и в залу вошел Сибирский губернатор, князь Михаил Владимирович Долгоруков. Одетый в платье, что одевалось при дворе императора, он сверкал будто в золотой оправе, воплощая богатство и благородство своего рода.

Не сразу он отыскал среди гостей казачьего голову, а отыскав, поимел подлинное наслаждение.

— Что же ты голова в сторонке прячешься. В честь тебя ассамблея устроена. Веди ко мне своих офицеров представь их, порадуй старого подвижника Великого Петра.

Багровея от сознания собственной нелепости, Шестаков повел своих офицеров: Генса, Федотова и Гвоздева к губернатору.

— Вот они птенцы Петровы! Лететь им под парусами, по морям восточным к землям Японским! Добрых тебе Афанасий Федотович помощников дали. За флотские дела можно не беспокоиться, а над солдатами и служивыми у тебя доброго обер офицера нету! Вот я и повелеваю, во исполнение желания императрицы. Назначаю старшим командиром над всеми воинскими и служилыми людьми, чтобы во всех баталиях неизменную викторию одерживать, капитана нашего драгунского полка, потомственного дворянина Дмитрия Ивановича Павлуцкого! И тебе голова в оной партии велю поступать во всем с общего согласия!

Афанасий Шестаков, сгорая от стыда, мало вслушивался в речи губернатора, уяснив для себя лишь то, что к нему назначается офицер капитан Павлуцкий, и не более. Вот только поляков казачий голова не любил крепко, да взглянув на капитана, взор его не понравился. Смеялся тот над казаком, да и что тут поделать, если и вправду смешон! Вскоре Шестаков покинул ассамблею, еще не сознавая на сколько трагичны для него и всей экспедиции будут ее последствия.

В тот день, в отличие от казачьего головы, капитан Павлуцкий пребывал в эйфории. В заявлении губернатора он назначен старшим офицером! Для него это означало главенство над всей экспедицией, обеспечивающее майорское звание, награды и в дальнейшем службу в гвардии.

Волею обстоятельств, злого умысла, а может просто глупостью конкретных сановитых вельмож, два достойных человека стали врагами. Теперь все их прекрасные качества как твердость, смелость, целеустремленность, ум, знания направлены на подавление и даже уничтожение друг друга, и как бы они не старались уберечь экспедицию от своих распрей, эти отношения неминуемо будут вести ее к гибели.

7

Вечером в избу, где квартировал Шестаков, завалился пьяный Генс. Он и разъяснил казацкому голове суть распоряжения губернатора.

— Не пойму я вас русских! Что вы за народ! Голова одно велит, руки другое делают, а ноги вообще ундер деферент. Обошел вас сударь капитан Павлуцкий. Теперь он главный командир экспедиции, а вы при нем помощником состоите.

— Господи! Что же деется!? — растерялся Шестаков. Вот ты штурман слышал собственными ушами как адмирал Сиверс величал меня главным начальником всего Камчатского края! Так?

— Так! А может и не так! Разбирайтесь сами господа.

После этих слов, что определили его позицию, Генс пошатываясь удалился на покой. А вот голова глаз не сомкнул, придумывая страшные кары нежданно появившимся врагам.

Жестокие картины рисовались одна за другой. Но, на утро, немного поостыв, и рассудив более здраво решил.

— Что же господин губернатор? Будем играть! Сами затеяли! Продолжу я роль глупого мужика! Здесь в Тобольске ваша возьмет, не ровен час и на дыбу могу угодить. Подождем. Но вот до Усть Кутского или Чечюйского острога доберемся, там я тебя капитан Павлуцкий в бараний рог скручу, там губернатора с драгунами нет, и никогда не будет! Вы господа хорошие ведь тоже, понятия не имеете о Якутске, и тем паче о Анадыре, а у меня там вся жизнь прошла! Эта экспедиция мною задумана, и я буду главным, за это готов жизнь положить!

На утро Афанасий Щестаков приступил к делам, как ни в чем не бывало. Некому более заниматься экспедицией. Павлуцкий, кроме батальных дел, ни в чем не смыслит. Счета не знает, в грамоте лишь слегка разбирается. А тут дела по снабжению большой экспедиции! Все надо пересчитай, проверь качество, внести запись в книги. Для Афанасия это все знакомо, ведь по молодости служил приказчиком в Анадырском остроге.

Неожиданное смирение казачьего головы капитана Павлуцкого удивило до крайности. Не ожидал он столь легкой победы. Долго наблюдал за тем как проворно Шестаков занимается делами, не стал мешать и без всяких вопросов удалился.