Читать книгу "Венецианский бархат - Мишель Ловрик"

Сосию нельзя было назвать настоящей венецианской куртизанкой, обеспеченной и избалованной. Она не получила того образования в искусстве стихосложения и роскоши, которое было у них. Она знала, что такие женщины есть, и даже иногда встречала их на улице. Писец из Вероны Фелис Феличиано как-то объяснил Сосии их принципы: куртизанка обзаводится постоянной клиентурой в лице пяти-шести богатых любовников, каждый из которых может заниматься с ней любовью лишь в один, строго определенный день недели. Остальным временем куртизанка распоряжалась по своему усмотрению – продавала себя или отдыхала от трудов праведных. Фелис Феличиано уверял, что молодые вельможи находят нечто эротически возбуждающее в том, что делят между собой одну шлюху. Кроме того, здесь присутствовал и некий эффект соперничества, посему в спальне они старались проявить себя с наилучшей стороны. Ну а куртизанка, естественно, извлекала из этого одну лишь чистую прибыль, финансовую и физическую.

Но Сосия не вынашивала подобных устремлений. Она предпочитала короткие встречи, как можно более многочисленные. Ей нравилось разнообразие. Чтобы добиться его, она всякий раз старалась предстать в новом образе. Она могла менять выражение своего лица так, что, казалось, обретала совершенно новые черты. Иногда она выходила на улицу настоящей красавицей и находила мужчин, падких на смазливое личико. В другой раз она притворялась уродливой каргой, выискивая тех, кого привлекала подлинная чувственность.

Таким вот образом за первые двенадцать лет своего замужества она свела знакомство с купцами и сенаторами, уличными торговцами и владельцами лавок, пока наконец не встретилась с ученым-аристократом Доменико Цорци и неистовым писцом Фелисом Феличиано. Настаивая на разнообразии, она ничего не имела против того, чтобы время от времени повторить пройденное, и, таким образом, некоторые мужчины перешли в разряд ее постоянных клиентов. Но регулярность встреч с ними Сосия всегда определяла сама. От каждого из них она получала разное удовольствие и вела дневник, записывая их имена в три разных столбца: «Золотая книга», «Буржуа» и «Сточная канава».

Благодаря купцам и владельцам лавок она была сыта и хорошо одета. Уличные торговцы и катальщики тележек отличались завидным чувством юмора и нередко были весьма сведущи в искусстве любви. К Доменико она приходила из‑за его власти и библиотеки, к Фелису – ради желания обрести то, что нужно всем без исключения. А еще потому, что было в Фелисе Феличиано нечто такое, перед чем не могла устоять даже она, Сосия Симеон, причем меньше всех остальных.

Глава четвертая

…Никто не видит сам, что за спиною носит.

К тому времени, как ему исполнилось девять, единственное, что Бруно по-настоящему помнил о своем отце, – это подушечки его пальцев. Сеньор Угуччионе был музыкантом в личном оркестре дожа, играя на всех видах духовых инструментов, – тихий человечек, красноречие которого проявлялось лишь в музыке. Бруно и его сестра Джентилия выросли на любовных мелодиях флейты, которые каждый вечер доносились из-под двери родительской спальни.

В те времена куда больше, чем сейчас, венецианцев отличали подлинные амбиции. Они бесстрашно перемещались по суше и воде. И впрямь, в те горячие деньки, когда империя была молода, земля превращалась в море и наоборот по их желанию – при помощи мостов и ирригационных каналов. Граждане Венеции обращались с морем с фамильярностью, граничащей с пренебрежением, получая взамен уважение, словно от раба или любовницы. Море окружало город, вздымая бесконечные валы, похожие на птичьи грудки, и лишь изредка выбрасывало загребущую руку, утаскивая одного-двух венецианцев в свои изумрудно-зеленые глубины.

Именно так случилось с отцом и матерью Бруно, застигнутыми внезапным жестоким штормом в День мертвых, когда они отправились в маленькой sandolo[24] на остров Сан-Пьетро в Вольте, чтобы отдать дань уважения трем поколениям предков Бруно, похороненным там.

Тела родителей Бруно вынесло на берег близ Лидо следующим приливом, и лепестки цветов, которые они везли с собой на кладбище, усеивали неглубокую воду, подобно конфетти.

В Венецию из Пезаро срочно прибыли тетя и дядя, дабы решить судьбу двоих детей.

Поначалу дядя собирался увезти их с собой в Пезаро. Но вскоре он уяснил, что, будучи венецианцами, они не смогут жить вдали от лагуны. Когда он объяснил им свои намерения, они непонимающе уставились на него, словно не веря, что где-либо еще, помимо Венеции, существует жизнь. По его мнению, море присутствовало даже в их речи. В беседе они постоянно прибегали к сравнениям с водной стихией; движения их маленьких ручек были плавными и текучими. По-итальянски они говорили с трудом, а он едва понимал их венецианский диалект. На похоронах родителей они держались друг за друга, словно две рыбки, пойманные на один крючок.

Дядя отписал домой собственному отцу (Бруно обнаружил письмо на столе и виновато пробежал его глазами), что намерен отдать племянника в интернат аббата Гуарино. Джентилия должна была поступить послушницей в монастырь Сант-Анджело ди Конторта, который, похоже, являлся лучшим заведением подобного рода в Венеции.

Сант-Анджело прославился совсем по иному поводу, но дядя из Пезаро, действующий из лучших побуждений, ничего не знал об этом. У него просто не было времени навести должные справки в те суматошные дни, когда он разбирал дела своей наивной и неискушенной сестры и зятя. Венеция привела его в ужас: призрачный свет, стремительно проносящиеся отражения, удушливая сырость, византийские манеры жителей. «Сам город похож на куртизанку, надоедливый, приторный, развращенный и сбивающий с толку, – писал он своему отцу. – Чем скорее мы начнем действовать, тем быстрее покинем это тлетворное место. Я тону здесь. Дальнейшее мое пребывание в этом городе становится невыносимым».

Тетя с дядей расцеловали детей в макушку и обе щеки, доставив их сначала в монастырь, а потом и в интернат. Бруно попросил только об одном одолжении: пусть они отведут Джентилию первой, дабы он мог проводить ее туда и попрощаться с ней на пороге ее нового дома.

В пути никто из детей не плакал и не задавал вопросов.

– Шок, – размышлял вслух дядя, стоя на раскачивающемся носу лодки вместе с уверенно державшимся маленьким племянником. – Это к счастью. У них еще будет время для скорби.

Когда лодка причалила к пирсу на острове Сант-Анджело ди Конторта, дядя обратился к своей жене с вопросом:

– Я поступаю правильно? – Его коренастая племянница влажной ладошкой крепко держала его за руку, и ощущение это было не из приятных. – Ей будет лучше с монахинями, – пробормотал дядя, и его жена согласно кивнула. – В Венеции мужа ей не найти. Она страшна, как синяк под глазом. Вся красота досталась мальчишке.

Бруно посмотрел на Джентилию, надеясь, что она ничего не слышала. Сестра, похоже, не обращала внимания на происходящее вокруг, погрузившись в свои непроницаемые мысли. К счастью, аббатиса в Сант-Анджело ди Конторта согласилась принять ее немедленно. Ни дяде, ни племяннику и в голову не пришло задуматься над тем, почему так случилось.