Читать книгу "Наши мамы покупали вещи, чтобы не было войны - Елена Скульская"

А как ее расстреляешь, если она лежит на диванчике и не может подняться?! Как ее поведешь на расстрел, как прислонишь к стене, чтобы она упала под пулями?! Э-э!

— Мы лежачих не бьем! — отнекиваются парни. — Не наша это работа. Мы бьем наповал, а лежачим соколы не нужны, лежачим нужны стервятники.

Брожение началось в стане зеленых, бунт. Тогда поклонник цесарки сам вынес ее на носилках к стене дома (сначала спереди носилки подхватывал, потом сзади подталкивал понемножку), у стены взял красавицу на руки и поднял высоко-высоко; только тогда стыдно стало парням, зарядили они винтовки, и гордое «Пли!» понеслось по-над рекой…

ГОВОРЯЩИЕ ГРИБЯТА

На похоронах цесарки по замечательной традиции нашего города был дан концерт молодыми артистами театра, готовыми подхватить знамя искусства, выпавшее из рук, а в нашем случае точнее было бы сказать — из ног — скошенного сценой бойца. Гроб немножечко отодвинули на ленте, по которой он должен медленно проплыть к топке, а из самой ленты получился вполне театральный подиум, язычок; артистов было видно со всех сторон и всем было слышно. Попурри начали с капустника, где цесарка любила изображать Кшесинскую: она появлялась в том же костюме, в каком танцевала и пела грибоедовские куплеты про диабет, показывала зрителям свои шали, платья, бархат и парчу и кричала, прицокивая каблучками и хлопая себя по ляжкам, гладким, как старые перила, по которым съезжало не одно поколение сорванцов: «И все это богатство заработали мне мои пристяжные, мои пристяжные!» — и опять выразительно хлопала себя по ляжкам. И тут хор дул басами: «Но и коренной помогал!» Визгу, хохоту!!

Потом перешли к ролям драматическим, даже трагическим, подходящим событию.

Писатель мой стоял всю панихиду рядом со мной, ни разу не улыбнулся, а потом говорит мне:

— Я решил написать что-нибудь для денег. Первый раз в жизни. Мне очень нужны деньги.

Оказывается, он решил добыть столько денег, чтобы нанять киллера и убить зеленого поклонника цесарки. Как всегда — бред. Он не может ничего написать для денег. Для денег может написать только богатый человек. А бедный и пишет для бедных, у которых нет даже денег купить его книгу, а были бы, так они нашли бы им лучшее применение.

— Нет, — говорит, — я теперь точно знаю, что им нужно.

И написал. Сценарий фильма. Отнес на нашу киностудию. Мой приятель как раз делал для одной картины там мягкую мебель и слышал, как в сценарном отделе обсуждали его заявку. Там так примерно было:

Преступление и наказание — 2

Старуха-процентщица и ее беременная сестра Лизавета уходили до смерти топором студента Раскольникова, принесшего, по его словам, богатый заклад. Заклад же против ожиданий оказался совершенно пустяковым, да и наказания никакого не получилось: Лизавета умерла родами в тюремной больнице, — статошное ли дело рожать в сорок восемь лет? А старуха-процентщица там же скончалась от старости, не вынеся смерти любимой сестры. Младенец женского пола прожил еще восемь дней, а потом следы его затерялись.

А, кстати, ведь и не плохо. Забавно даже. И на студии не вернули ему заявку, а велели прийти месяца через два за окончательным ответом. Вот так, ясно вам?

Тут серьезно следовало задуматься. Но у меня, признаться, совершенно не было времени, поджимал путеводитель, каждый день нужно было руководить отделом нашей уважаемой газеты «На краю». Писатель же, несмотря на почти одобренную заявку, собирался продолжить поиски читателей своей книги про наших мам. Я ему не особенно нужен был в эти дни, поскольку следующей в нашем списке стояла хозяйка говорящих грибят, а с ней писатель прекрасно был знаком и без меня.

Да с ней все были знакомы. Зеленые очень ее любили, носились с ней, не раз показывали ее по своему зеленому телеканалу, печатали очерки в своей газете. Но и церковь всячески восхваляла ее как образец смирения, а митрополит даже сказал в последнем обращении к пастве, что ей удалось воплотить его мечту — молиться за своих врагов и постепенно, шаг за шагом, превращать их из своих врагов в самых близких друзей. Мы с мэром были совершенно равнодушны к этой особе, но мэр все-таки просил меня хотя и сдержанно, но вежливо и уважительно отозваться о ней в путеводителе.

Один раз в жизни, еще молодым репортером, побывал я у нее в доме вместе с писателем, а больше не хотелось. Правильнее было бы назвать это жилище совсем и не ее домом, а домом говорящих грибят…

Писатель тогда вызвался написать об этом доме пространное эссе, написал, но печатать его сочинение никто не стал, писатель, как всегда, раскапризничался, разобиделся, швырнул мне свое произведение чуть ли не в лицо, и я совершенно не понимаю, для чего я сохранил несколько страниц:

…в доме у говорящих грибят всегда жарко от парникового жаркого воздуха тепличных обильных растений, завоевавших подоконники, облепивших зеленой волчанкой стекла окон, навсегда закрытых, хотя иногда, в сильный ветер, и мелькает какая-нибудь залысина воздуха и просвета в том месте, где наметанный глаз предполагает форточку.

Стены дома украшает портрет хозяйки грибят в жестяной медальонной раме. Портрет — раскрашенная фотография. Белая, в рисовой пудре кожа натерта на щеках оберткой от сигарет «Прима», которые в годы ее молодости, а она на портрете совсем девочка (после войны ей было всего восемь лет), помещались в бумажной пачке красного цвета; краска плохая, осыпалась, и, если ее наслюнить, можно накрасить щеки. Брови в сурьме, волосы, подступающие к бровям, расчесаны на прямой пробор и, кажется, а так оно и есть на самом деле, намазаны маслом. Они и до сих пор остаются жирными, иногда она пересыпает их мукой, тогда они становятся суше, и она долго вычесывает муку из волос, готовясь в гости.

Хозяйка живет разведением и продажей маленьких говорящих грибят. Опят, облепивших пень в густом лесу, — маленьких рыжих лысых собачек. Тщательность породы хозяйка обеспечивает вырождением. Двенадцать грибят живут в крохотной двухкомнатной квартире, тут же гадят, оставляя на бегу маленькие оранжевые кучки. Кучки окаменевают, и на них взбираются, как к пульту, тараканы, одергивая на себе длинные дирижерские фраки.

Вечером хозяйка включает музыку, ложится отдыхать на диван и рассматривает свой портрет, а собачки, суетясь и повизгивая, ползают по ней, облизывают, щекочут острыми лисьими язычками. Недавно хозяйка решила заказать еще один свой портрет: «Мадонна с младенцем». Мадонной была бы она сама, а младенцем — маленький говорящий гриб с бессмысленной лукавой развратной мордочкой.

Во время войны хозяйка впервые увидела такое количество собак. Стоял длинный-длинный стол. На нем всякие сладости. Всё, всё, всё: и шоколадки, и конфеты, и печенье. Детей подводили к столу. Потом впускали овчарок. Овчарки обнюхивали детей, и тех, от кого пахло шоколадом, разрывали, урча, на части. А одна маленькая девочка только в руку взяла шоколадку, не съела, овчарка ей эту руку отгрызла. Тогда эта девочка подползла к окну и выползла из него. Она падала долго-долго, упала, но не умерла. Но она не плакала, а только лаяла.