Читать книгу "Когда же кончатся морозы - Надежда Нелидова"

КОГДА ЖЕ КОНЧАТСЯ МОРОЗЫ?

– …Коррупция… Беспощадно рубить гидре головы… Пронизано сверху донизу… Непримиримая борьба… Разгильдяйство… Очковтирательство… – Человек на трибуне, читающий по бумажке, остановился, чтобы сглотнуть слюни. Непредвиденную остановку зал истолковал неверно, решив, что в бумажке в этом месте следует ремарка: «Пауза. Долгие, продолжительные аплодисменты». И захлопал долго и продолжительно.

Но в речи в этом месте ничего не говорилось про аплодисменты. Выступающий поднял ладонь, унимая зал, и недовольно возвысил голос. И постепенно добился разжижения, угасания, а затем и вовсе прекращения аплодисментов. И благополучно договорил речь до конца, где действительно в скобках было написано: «Бурные, продолжительные аплодисменты».

Под них докладчик Ивкин тщательно собрал бумажки и покинул трибуну.

Шло областное расширенное заседание. С балкончика для прессы зал был похож на живой пышный, шевелящийся ковёр, затканный строгими узорами – это в чёрных, серых, коричневых костюмах заседали госслужащие и хозяйственники, озабоченные судьбой сельского хозяйства в области. Изредка диковинными легкомысленными цветками узор разбавляли женские нежные блузки.

Заседание шло давно. Приглашённые подустали слушать докладчиков. Кто-то дремал, подперев опущенную голову, будто просматривал бумаги. Кто-то, не скрываясь, читал глянцевый бульварный роман. Председатель колхоза-миллионера, повернувшись к трибуне спиной и глядя снизу вверх, с удовольствием беседовал с румяной хорошенькой агрономшей из областного управления. Даже отсюда, с балкона, хорошо прорисовывалась сквозь блузку её сильно декольтированные упругие грудки.

Ивкин сидел в президиуме, не шелохнувшись, не отрывая скорбного взгляда от зала. Руки на столе были напряжены, пальцы намертво сцеплены «в замок».

«Вот единственный в зале человек, которого действительно волнуют вопросы государственной важности», – так, должно быть, думал новичок-оператор и одобрительно снова и снова наезжал камерой на сосредоточенное ивкинское лицо.

Но Катя отлично знала, в чём секрет такой прилежности. От многочисленных заседаний, иной раз по семь раз на дню, Ивкин страдал жестоким геморроем. Было известно, что он всегда носит в портфеле и кладёт на кресло заговорённый тряпичный коврик. А также занимается проктологическими упражнениями, о которой в обществе дам и говорить неприлично.

Вот и сейчас, судя по знакомому сосредоточенному выражению лица, Ивкин, пользуясь удобным моментом, укреплял прямую кишку. На мысленный счёт «раз-два-три» – медленно сжимал ягодичные мышцы. «Пять-шесть-семь» – плавно отпускал их. Когда он замирал, фиксируя, как советовал доктор, сфинктер в максимально сжатом состоянии, его взгляд становился особенно просветлённым.

Катя с этими совещаниями тоже того и гляди заработает министерскую болезнь. В кармане джинсов давно щекотно вибрировал мобильник, так что она то и дело тихонько ойкала и хваталась за бедро.

– Ты что, блох от своих подопечных нахваталась? – спросили её. Катя работала корреспондентом в отделе сельского хозяйства.

В великолепном громадном вестибюле, отделанном мрамором и гранитом, устланном коврами, было пусто и гулко. Звонила дочка («Мамочка, мне холодно!» – «Ксюшик, укройся одеялом, ляг на бочок, подожми коленки…» – «Хи-хи, мамочка, у меня тогда животик скомкается!»)

Господи, когда же кончатся холода? Квартира угловая, стены дышат погребным холодом. Катя с Ксюхой ходят, как фрицы недобитые: напяливают всё, что можно: старые кофты и лыжные штаны, безрукавки, шубейки, шерстяные носки, валенки.

Второй на телефоне высветилась редакторша.

– Закругляйся, тут горячая тема. Ну и что, заседание? Не мне тебя учить. Обрисуешь атмосферу, перечислишь, кто был в президиуме, надёргаешь пару фраз из выступлений. Главное, ничью фамилию не пропусти – смертная обида. Не вздумай речь Ивкина сокращать и редактировать, как в прошлый раз, упаси тебя бог.

Горячей темой оказался звонок доярки из Ольшанки, богом забытого сельца на краю области: что-то о голодных – не поенных, замерзающих телятах. Вот так всегда. Как будто нет у них в отделе здоровых мужиков. Между прочим, Катя – мать-одиночка, воспитывающая несовершеннолетнего ребёнка и замученная придатками.

Редакторша выслушала Катины доводы и задумалась. Слышно было – покатала по столу массивную ручку:

– Катерина, помнишь приглашение болгарских журналистов из города-побратима? Напишешь статью – твоё… Машину бери Ниссан: мягкая, тёплая.

Ехали в Ольшанку, а попали в зимнюю сказку. Накануне случился сильный снегопад, а сегодня морозно, ни ветерка. Вдоль дороги – ели и сосны с восьмиэтажный дом. Каждая гигантская лапа заботливо укутана, упакована в снег, как в толстый спальник из голубоватого холлофайбера. Берёзки, наоборот, прозрачные, хрупкие. Прикоснись – ветки со звоном обломятся, рассыплются на тысячи стеклянных кусков.

– Заколдован невидимкой, дремлет лес под сказку сна…

Катя декламировала стихи, ахала, стонала от восторга. То и дело просила шофёра Костю остановиться, выскакивала, щёлкала фотоаппаратом. Боже, какие получатся снимки, как они украсят её квартирку. Да хоть в подарок кому не стыдно: увеличить, вставить в рамку. Роскошь!

А тут ещё позднее ленивое солнышко взошло. Как заиграл лес, заполыхал, загорелся тысячью красных, жёлтых, зелёных, синих огоньков – глазам больно!

– Ксюшик, смотри, смотри! Впитывай.

Хорошо, что Ксюха умолила её не вести в садик, а взять с собой. Ну, что она бы на той прогулке в своём садике увидела? Утоптанный снег, жёлтый и дырчатый от посещения ничейных собак?…

Ни души. Дорога – как безукоризненный, ослепительный асфальт. Костя радуется:

– Американцам такой хайвэй не снился!

…Через четыре часа неслись обратно по этой же дороге. Январское солнце заходило. Небо и сугробы светились прозрачно и рубиново, будто на них пролили дорогое вино. Но в машине стояла печальная тишина, от утреннего настроения следа не осталось. Ксюшка спала на коленях у Кати, на личике дорожки от слёз.

В Ольшанке дружно топились избы. Над каждой кверху поднимался белый, ровный столб дыма, кудрявый и крепкий, точно изваянный из гипса. Казалось, небо не падает на землю, подпираемое этими прочными ольшанскими столбами.

У магазина топталась бабка. Катя выскочила спросить дорогу до телятника. Беззубая старуха долго не могла сообразить, что от неё хотят. А поняв, открыла рот… Нынче летом Ксюха, собирая на даче колорадских жуков, забыла их в плотно закрытой банке на солнцепёке. Через неделю Катя обнаружила банку. Заранее морщась и отворачиваясь, отвинтила крышку… Вот такой же ужасной сырой гнилью дохнуло из чёрного провала старухиного рта.

– Какая она старуха? – возразила завфермой Ираида, которую они отыскали в конторе и повезли с собой. – Это же Галька Арефьева, ей тридцать шесть есть ли? Да вы про неё писали, когда практику в газете проходили, помните? Передовик, по 40 тысяч литров молока надаивала. На всю область гремела. Нынче вот только с панталыку сбилась, себя не соблюдает. В непорядок пришла, это маленько есть.