Читать книгу "За горами – горы. История врача, который лечит весь мир - Трейси Киддер"

Целью проекта были улучшение ирригации и выработка электроэнергии. И не сказать чтобы крестьяне Центрального плато не нуждались или не были заинтересованы в современных технологиях, объяснял Фармер. Но как раз они-то, по их собственным словам, ни воды, ни электричества не получили. Большинство не получило и компенсации. На самом деле плотина должна была помочь сельскохозяйственным предприятиям, расположенным ниже по течению, – в то время ими владели в основном американцы, – и снабжать электричеством Порт-о-Пренс, в первую очередь дома очень немногочисленной богатой элиты Гаити и сборочные заводы, принадлежавшие опять же иностранцам. После затопления долины молодежь Канжи, дети “водных беженцев”, как их называет Фармер, стала уезжать в поисках работы в столицу. Там они готовили, убирали, шили тряпичных Микки-Маусов и бейсбольные мячи. Теперь многие возвращаются домой зараженные СПИДом.

Когда Фармер впервые увидел эту область Гаити и начал раскапывать историю, старожилы пускались в длинные рассказы о том, как они жили до того, как вода поднялась. Тогда их семьи имели фермы по берегам реки, у всех было достаточно еды и еще оставалось немного на продажу. Кое-кто помнил, что их предупреждали о затоплении. Но река по-прежнему текла мимо, и они, наблюдая за строительством плотины, не могли поверить, что какая-то бетонная стена может остановить реку. Один старик вспоминал, как увидел, что вода поднимается, и внезапно осознал, что его дом и козы через несколько часов окажутся под водой. “Тогда я взял ребенка, козу и пошел наверх”. Люди спешили уйти и унести с собой все, что можно было забрать. Уходя, они то и дело оборачивались и видели, как вода заливает их огороды и поднимается все выше к кронам их манговых деревьев. Большинству из них ничего не оставалось, кроме как обосноваться на ближайших крутых склонах. Здесь земледельцам грозили эрозия почвы и недоедание, с каждым годом все больше напоминающее настоящий голод. И годами слышались плач, проклятия и ожесточенные споры соседей, воюющих за владение оставшейся землей.

Потом положение еще ухудшилось. После строительства плотины у большинства крестьян хотя бы оставались черные низкорослые креольские свиньи. Они выполняли функцию банковских счетов, ими можно было платить за все, например за обучение. Но в начале 1980-х крестьяне потеряли и свиней. В соседней Доминиканской Республике случилась вспышка африканской свиной лихорадки, и США, опасаясь за американскую свиную промышленность, уничтожили всех креольских свиней в Гаити. Планировалось заменить их свиньями, купленными у фермеров Айовы. Однако новые свиньи были более нежными, требовали более дорогого ухода и питания, они плохо приживались. В итоге многие крестьяне остались вообще без свиней. На следующий год после массовой бойни в школах смогло учиться гораздо меньше детей – и по стране, и в районе Канжи.

Мы пошли по верху плотины. Перила заржавели, бетон местами отслаивался. Справа от нас мчались бурные воды Артибонита, слева маленькие лодочки бороздили голубые спокойные воды. Чуть ли не тропический курорт. Фармер шел быстро. Какое-то время его сопровождала стайка детей. Местные жители, шедшие навстречу, улыбались ему и говорили: Bonjou, doc mwen – “Доброе утро, мой док”. Сначала было облачно, потом солнечно, потом опять облачно и тихий ветерок. Я чувствовал прилив сил и бодрости благодаря популярности Фармера, бросавшей отсвет и на меня.

По другую сторону плотины пешеходная тропинка (рыхлая земля вперемешку с камнями) вела прямо вверх. У Фармера была позвоночная грыжа – результат путешествий по Шоссе № 3 в течение девятнадцати лет. Попав под машину в 1988 году, он перенес операцию на левой ноге, и с тех пор она чуть-чуть отходила в сторону под неестественным углом, словно опорная подставка мотоцикла, как выразился один из его братьев. Он страдал врожденной гипертонией и средней тяжести астмой, возникшей после выздоровления от предполагаемого туберкулеза (точного диагноза так и не поставили). Но когда я, пыхтя и потея, добрался до вершины первого холма, он уже был там, сидел на камне и писал письмо давнему другу, спонсору “Партнеров во имя здоровья”, недавно потерявшему жену. Это был первый из многих холмов на нашем пути.

Мы обогнали улыбающихся детей, поднимавшихся по крутым каменистым тропам, там, где мне приходилось карабкаться на четвереньках. Дети несли воду в ведрах и пластмассовых контейнерах из-под красок, масел и антифриза. Заполненные водой контейнеры весили как полносильщика, обуви у детей не было. Мы проходили мимо островков проса – национального злака, который, казалось, рос не из земли, а из камня, мимо небольших рощиц банановых пальм и кое-где других тропических растений. Фармер останавливался, чтобы сообщить латинское и общее название: азимина (пау пау), анона, манго – невеселый перечень, потому что представителей каждого вида здесь было гораздо меньше, чем следовало бы ожидать в этом климате.

На многих деревьях, еще остававшихся на этой земле (или на этих камнях?), я видел политические граффити, намалеванные красной краской: “Титид” – уменьшительное имя президента Аристида – и “2001” – год, когда, судя по всем плакатам и граффити в районе Канжи, ему предстояло переизбрание. Полагаю, политика помогала гаитянским крестьянам бороться с безнадежностью. Многие эксперты из процветающих стран любят заявлять от имени гаитян, что у них, мол, все безнадежно, говорил Фармер. В данный момент нашего путешествия я и сам подписался бы под таким заявлением. Жилища в этих горах были гораздо хуже большинства домов в районе Канжи. Здесь полы были земляные, а крыши – из листьев банановых пальм. Эти крыши протекают в дождливый сезон, подчеркнул Фармер, и превращают полы в грязь. Мы прошли мимо женщин, стирающих белье в ручейке, текущем по дну овражка.

– Сегодня суббота, – пояснил Фармер. – День гигиены. Похоже, мастер по ремонту стиральных машин не пришел. Гаитяне – народ щепетильный. Я знаю, я облазил здесь самые дальние уголки, самые глухие дыры. Но они сморкаются в одежду, потому что у них нет носовых платков, подтираются листьями и извиняются перед своими детьми, что еды не хватает.

– Ужас, – сказал я.

Но этого было недостаточно. Фармер разошелся.

– И не думайте, будто они этого не знают, – продолжал он. – У БЛ есть такое клише насчет гаитян, что они, дескать, “бедные, но счастливые”. Да, у них приятные улыбки и хорошее чувство юмора, но это совсем другое.

Как и многие другие его замечания, это заставило меня задуматься.

В тот самый момент, когда ты уже решил, что примерно понял его видение мира, Фармер вдруг удивляет тебя. У него были расхождения с людьми, которые вроде бы казались его союзниками, да часто, по сути, и являлись таковыми. Например, с теми, кого он называл БЛ – белыми либералами (притом что некоторые из самых влиятельных представителей этой категории были чернокожими и богатыми). “Я люблю БЛ, до смерти люблю. Они на нашей стороне, – сказал он мне несколько дней назад, поясняя это сокращение. – Но БЛ считают, что все мировые проблемы можно решить, ни в чем себя не ущемляя. Мы в это не верим. Еще нужны самопожертвование, раскаяние, даже жалость. То, что отличает нас от тараканов”.

Мы шли дальше. Я заметил, что многие гаитяне здесь, как и в Канжи, носят американскую одежду, поношенные кроссовки известных марок, бейсбольные кепки и майки с названиями спортивных команд и клубов. Такие вещи здесь называли нарицательным именем кеннеди. Фармер объяснил, что в 1960-х президент Кеннеди поддержал программу помощи Гаити, и среди прочего туда посылалось машинное масло. Гаитяне пробовали использовать его для других надобностей, например для готовки, и пришли к выводу, что подарок этот очень низкого качества. С тех пор имя президента стало синонимом подержанного барахла. Кое-где можно было увидеть и другой тип импорта, выполняющий чисто декоративную функцию. В “Занми Ласанте” один молодой работник носил новую соломенную шляпу гаитянского стиля, на которую то ли он сам, то ли его жена пришила самодельную этикетку с надписью Nike.