Читать книгу "Вторая мировая война - Энтони Бивор"

На следующий день персонал британского посольства, попрощавшись со своими немецкими служащими, переехал в отель «Адлон», который находился поблизости от посольства. Казалось, что все три столицы одновременно застыли в некоем состоянии неопределенности. В Лондоне кое у кого даже стали возникать подозрения, что английское правительство вновь пойдет на уступки Германии, но в действительности задержка произошла по просьбе французов, заявивших, что им нужно больше времени для мобилизации своих резервистов и эвакуации мирного населения.

Оба правительства были убеждены, что им необходимо действовать сообща, но Жорж Бонне и его сторонники все же попытались оттянуть судьбоносный момент. К большому сожалению, печально известный своей нерешительностью Эдуар Даладье позволил Бонне и дальше носиться со своей идеей относительно созыва международной конференции при участии фашистского правительства в Риме. Бонне связался с Лондоном, пытаясь заручиться поддержкой англичан. Но и лорд Галифакс, министр иностранных дел Великобритании, и сам премьер Чемберлен настаивали на том, что не может быть и речи о каких-либо переговорах, пока немецкие войска находятся на польской территории. Галифакс тогда позвонил по телефону министру иностранных дел Италии графу Чиано, чтобы разрешить все сомнения в этом вопросе.

Отказ от установления четкого срока действия ультиматума привел ближе к вечеру к кризису в английском кабинете министров. Чемберлен и Галифакс объясняли необходимость совместных действий с французами, а это означало, что окончательное решение остается за Парижем. Однако скептики, которых поддержали присутствующие на заседании кабинета начальники штабов, отвергли такую логику. Если Англия не проявит инициативу, считали они, то французы и пальцем не пошевелят. Они считали, что нужно внести в документ срок действия ультиматума. Однако еще больше Чемберлен был потрясен тем приемом, который ему оказали менее чем через три часа после этого в Палате общин. Его объяснение причин задержки в объявлении войны было встречено враждебным молчанием. Затем, когда с ответной речью на трибуну поднялся Артур Гринвуд, замещавший в те дни лидера лейбористской партии, можно было услышать, как даже самые непреклонные консерваторы выкрикивают со своих мест: «Говори от имени всей Англии!». Гринвуд абсолютно четко дал понять, что Чемберлен должен дать Палате общин окончательный ответ не позднее утра следующего дня.

В тот же вечер, когда на улице бушевала гроза, Чемберлен и Галифакс вызвали на Даунинг-стрит французского посла Шарля Корбена. Затем они позвонили в Париж, чтобы переговорить с Даладье и Бонне. Французское правительство все еще не хотело торопить события, хотя несколькими часами ранее Даладье и получил полную поддержку Палаты депутатов в вопросе объявления войны. Самого слова «война» в официальных французских кругах старались из суеверия все еще избегать. Вместо него на протяжении всех дебатов в Бурбонском дворце использовались эвфемизмы, такие как «обязательства, налагаемые международной ситуацией». Поскольку Чемберлен был абсолютно уверен, что его правительство падет на следующее утро, если он не предъявит Германии четкий ультиматум, то и у Даладье не оставалось иного выбора, кроме признания того, что Франция не может больше откладывать такое решение. Он пообещал, что его страна также предъявит на следующий день ультиматум Германии. После этого Чемберлен созвал заседание кабинета министров. Незадолго до того как часы пробили полночь, окончательная версия ультиматума была составлена и согласована. Ультиматум вручит немецкому правительству следующим утром ровно в 09.00 сэр Невил Хендерсон, а через два часа срок действия ультиматума истечет.

Воскресным утром 3 сентября сэр Невил Хендерсон сделал все, что был обязан сделать в строгом соответствии с данными ему инструкциями. Гитлер, которого Риббентроп постоянно уверял в том, что англичане пойдут на уступки, был ошарашен. После того как ему зачитали текст, наступила долгая пауза. Затем он гневно обратился к Риббентропу с вопросом: «И что теперь делать?». Риббентроп, надменный позер, которого даже собственная теща характеризовала не иначе, как «крайне опасного идиота», на протяжении долгого времени уверял Гитлера, что он точно знает, какой будет реакция англичан. Теперь же ему нечего было сказать Гитлеру. После того как Робер Кулондр немного позже вручил французский ультиматум, Геринг сказал переводчику Гитлера: «Да помилует нас Бог, если мы проиграем эту войну».

После ночной грозы утро в Лондоне выдалось ясным и солнечным. Ответа из Берлина на выдвинутый ультиматум к тому времени, когда часы Биг-Бена пробили одиннадцать раз, не последовало. Хендерсон, позвонив из Берлина, также подтвердил, что у него нет никаких новостей.

В 11.15 Чемберлен обратился к народу с речью по радио из резиденции на Даунинг-стрит, 10. По всей стране люди встали, когда в конце речи зазвучал государственный гимн. Некоторые плакали. Премьер-министр говорил просто, но красноречиво, однако многие заметили, насколько печальным и усталым был его голос. Сразу же после того, как закончилась его краткая речь, раздался вой сирены воздушной тревоги. Люди бросились в подвалы и укрытия, ожидая увидеть над головой самолеты с черными крестами, но тревога оказалось ложной, и вскоре последовал сигнал отбоя. На это происшествие большинство лондонцев отреагировало в типично британском духе: они вскипятили чайники и сели пить чай. Однако в целом их реакция была далекой от благодушия, о чем свидетельствуют тогдашние наблюдения социологов. «В первые дни войны ходили слухи о том, что все более или менее крупные города [Англии] подверглись бомбежкам и сильно разрушены, – говорится в их докладе. – Сотни очевидцев своими глазами наблюдали, как падают охваченные огнем [немецкие] самолеты».

По всему городу можно было слышать, как солдаты в трехтонных армейских грузовиках, едущих по городу, поют «Путь далек до Типперери» – песню, которая, несмотря на свою веселую мелодию, напоминала людям об ужасах Первой мировой войны. Лондон начал приобретать вид прифронтового города. В Гайд-парке, напротив казарм Королевской конной гвардии в Найтсбридже, экскаваторы копали землю, ею наполняли мешки для защиты правительственных зданий от воздействия взрывной волны и осколков при бомбежках. Королевская гвардия в Букингемском дворце сменила красные мундиры и медвежьи шапки на полевую форму и стальные каски. Заградительные аэростаты серебристого цвета парили в воздухе над городом, полностью изменив его очертания. На красные почтовые ящики были нанесены полосы специальной желтой краски, чувствительной к отравляющим газам. Стекла были заклеены крест-накрест бумажными полосками, чтобы уменьшить угрозу от разлетающихся осколков стекла. Прохожие также изменились. Теперь можно было видеть намного больше людей в военной форме и гражданских с противогазами в картонных коробках на боку. Вокзалы были забиты отправляющимися в эвакуацию детьми, которые прижимали к себе тряпичных кукол и плюшевых медвежат. У каждого ребенка к одежде был пришит ярлычок с указанием имени и адреса. Ночью, после введения светомаскировки, на улицах почти ничего не было видно. Редкий водитель рисковал ночью выехать в город, двигаясь очень медленно и осторожно, поскольку фары машин также были частично затемнены. Многие просто сидели дома, плотно закрыв окна светомаскировочными шторами, слушая по радио передачи Би-Би-Си.