Читать книгу "Красная звезда, желтая звезда - Мирон Черненко"

К сожалению, картина не сохранилась, и судить о деталях ее сюжета достаточно трудно по одной лишь аннотации, но в этом, скорее всего, и нет прямой необходимости. Кстати сказать, мне все чаще приходит в голову ничем не доказуемая мысль о том, что есть некая странная и неопределимая словесно логика, по которой одни фильмы сохраняются, чтобы свидетельствовать о своей эпохе, а другие исчезают бесследно. Разумеется, относится это не только к фильмам «еврейским», но к фильмам вообще и требует исследования по законам статистики, причем статистики, если можно сказать так, идейно-психологической. Однако даже на самый первый взгляд какая-то закономерность здесь несомненна.

А сейчас вернемся к картине, о которой только что упомянули, к «Бунту бабушек» (режиссер О. Галлай). Речь в ней идет о борьбе с антисемитизмом на бытовом, семейном уровне. Русский студент Коля женился на еврейской девушке Соне. Оба они родом из самых что ни на есть пролетарских семей, и таким образом конфликт между родителями, не желающими видеть молодых вместе, принимает характер откровенно и недвусмысленно идеологический, а благополучное завершение его становится символом единства в рабочей среде, несмотря на все родимые пятна капитализма, все еще существующие, к сожалению, в сознании даже самых «наших» людей. И долг общества, в данном случае комсомольской ячейки, вмешавшейся в ситуацию и разрешившей ее ко всеобщему удовлетворению, как раз и заключается в том, чтобы эти предрассудки преодолевать.

Простое знакомство с этими и соседствующими фильмами конца двадцатых — начала тридцатых годов позволяет усомниться в справедливости многих устойчивых пропагандистских стереотипов о естественном и всеобщем интернационализме начальных послеоктябрьских лет, загубленном в середине следующего десятилетия новой имперской политикой сталинизма. Именно из этих фильмов, сколь бы густым идеологическим флером ни прикрывались жесткие идеологические конструкции, следует, что на бытовом, по крайней мере, уровне глубинный, генетический антисемитизм коренного населения никогда не исчезал из сознания и подсознания советских людей, постоянно и непрерывно обнаруживаясь в примитивных и неправдоподобных агитационных поделках той поры, оказывающихся по прошествии времени точным социально-психологическим портретом состояния общества.

Почти полностью повторяет проблематику «Бунта бабушек» следующая картина Гричера-Чериковера «Кварталы предместья», снятая в 1930 году в Киеве. Здесь еще раз разворачивается все тот же сюжет — еврейская девушка Дора (в этой роли снялась одна из самых ярких звезд немого кино, грузинская актриса Нато Вачнадзе) влюбилась в русского юношу-комсомольца, что вызывает резкое недовольство ее родителей, а также родителей ее мужа, в доме которого она поселилась. Все это приводит к тому, что молодым приходится расстаться. Однако поведение мужа становится предметом рассмотрения на заседании общественного суда, где ему приходится держать ответ за свои предрассудки, просить прощения и умолять прекрасную и юную супругу забыть все его прегрешения. Так что с точки зрения идеологической фильм заканчивается абсолютным хеппи-эндом, хотя, честно говоря, судьба прекрасной Доры не видится мне уж слишком счастливой в самом ближайшем будущем, когда окажется, что вернулась она не столько в семью любимого мужа, сколько в семью «старшего брата», великого русского народа, в которой пребывает и будет пребывать не более чем инородкой.

Вероятно, проблема эта была достаточно болезненной именно на бытовом, повседневном уровне, если она становится основой для целого жанра социальной мелодрамы, несмотря на заклинания пропагандистов, усматривавших в феномене межнациональных браков прямой путь к массовой интернационализации общества, к ликвидации этнических и конфессиональных противоречий, к созданию того, что спустя много-много социалистических лет будет наречено «новой человеческой общностью — советским народом».

В том же самом ключе разворачивается идеологический сюжет еще одного фильма этой поры, вышедшего на экраны в 1931 году, классической агитки «Запомните их лица» (режиссер Иван Мутанов, другое название «Преступление гр-на Суркова»), в котором корни и симптомы бытового, я сказал бы — «пролетарского» антисемитизма усматриваются только и исключительно в пережитках классового неравенства, обострившихся в эпоху нэпа. Поскольку сюжет этой сохранившейся картины полностью покрывается ее аннотацией, не откажу себе в удовольствии процитировать ее целиком: «Рабочий кожевенного завода еврей Нахум Бейчик изобретает машину, облегчающую тяжелый труд по выделке кожи. Частный предприниматель, бывший кулак Лопатин, пытается купить изобретение и использовать его в своих корыстных интересах. Встретив со стороны Нахума Бейчика решительный отказ, кулак использует антисемитские настроения отсталой части рабочих и с помощью своих сообщников, хулиганов и прогульщиков, пытается убить изобретателя. Вмешательство комсомольской организации и общественности завода предотвращает преступление»[27]. И все тут. И вся проблема снимается, поскольку представляет собой лишь отдельный, нетипичный, одиночный случай, пережиток проклятого прошлого, преодолеваемый простым вмешательством deux ex machina, в роли которого выступает комсомольская общественность.

Было бы наивно предполагать, что тогдашний Главрепертком мог допустить столь явный и безусловный перекос в изображении почти безгрешного и законопослушного советского еврейства рядом с отсталым и едва ли не поголовно черносотенным русским населением, особенно старшего, как-никак сделавшего Октябрьскую революцию поколения. И в репертуаре тридцатого года возникает картина Веры Строевой «Право отцов» (другое название «Отцы и дети»), в центре которой воздвигается отсталая, проникнутая предрассудками и пережитками еврейская семья часовщика Вайсмана, традиционно и не без удовольствия применяющего дореволюционные методы воспитания собственного сына, без меры и повода охаживая его плеткой. Естественно, подобное воспитание уродует характер мальчика, и он противопоставляет себя коллективу, сторонится сверстников и даже — невесть почему — совершает нечто вроде диверсионного акта в школьной мастерской. Разумеется, отсталые родительские взгляды будут разоблачены и осуждены, мальчик Боря станет частью школьного коллектива, а папа Вайсман будет чинить часы и воспитывать сына личным примером.

Надо сказать, однако, что не все в этом плане было столь определенно и однозначно, ибо сама политика «этнического огораживания» проводилась еще как бы на ощупь, исподволь и на экране отражалась в столь же прихотливых вариациях, как и в самой реальности. Подтверждением тому — один из самых удивительных фильмов конца двадцатых годов, где названная ситуация просто поставлена с ног на голову и старшим братом оказывается еврейский сапожник по имени Хаим, а угнетенным нацменом — русский мужик, волжский богатырь, человек огромной силы и буйного нрава по имени Артем (спустя тринадцать лет, в иных исторических условиях в иных костюмах, ситуация эта вновь воскреснет на экране в фильме Леонида Лукова «Два бойца»), а к тому же антисемит и грубиян, подобранный Хаимом в бессознательном состоянии после потасовки. Хаим приводит к себе еле живого грузчика и пичкает его не только вкусной и здоровой пищей, но и запрещенной литературой, поскольку на квартире у Хаима, поразительно напоминающего Якова Михайловича Свердлова, кстати сказать, происходившего именно из этих нижегородских мест, собираются революционеры и в голос готовят грядущий социальный переворот.