Читать книгу "Сеул – Хиросима. Август 1945 - Александра Флид"

– Я вернусь за тобой, – немного подумав, вздыхает Кавада. – Обещаю, что заберу тебя отсюда. Ты так и не назвала мне своё желание, и я думаю, что волен сам выбрать тебе подарок.

– Вернётесь? – с небольшим опозданием переспрашивает Гён Ран. – Но зачем?

– Ты не сможешь жить среди этих людей. Наверняка они заподозрят неладное. Ты побывала в застенках и вернешься живой, со всеми пальцами на руках и без шрамов на плечах. Они заметят.

– Что же я буду делать в Японии? – улыбается Гён Ран. Ещё не слишком светло, и она может позволить себе такую роскошь. К тому же, Кавада смотрит прямо перед собой и не видит её лица.

– Жить. Захочешь, будешь жить со мной. Нет – тебе решать. Но, по-моему, в Японии тебе будет сложно выжить без мужчины.

– Я языка не знаю, – всё ещё улыбаясь, говорит Гён Ран.

– Выучишь за полгода. Твои младшие родственники, скорее всего, ещё раньше.

– И за ними вы тоже вернётесь?

– Разумеется, – уверенно отвечает он, будто это дело решённое и не подлежащее сомнениям.

Гён Ран прижимается лбом к его плечу, в первый раз прикасаясь к нему по своей инициативе. Даже если его слова – чистое враньё, всё равно это мило.

Кавада, словно не замечая её движения, продолжает свою речь.

– В Хиросиме есть такой странный обычай. Как сейчас помню каждую деталь. Когда парней призывают на военную службу, собираются все их сверстники, которым ещё предстоит получить повестку. Они становятся в круг на одной из площадей. Все парни моего выпуска были там в тот день, когда я и ещё несколько юношей из моей школы покидали родные дома. Мы стояли в центре площади. Нас было шестеро. Каждого знали по имени. Все остальные построились по краям площади, по периметру, распределившись равномерно. Зазвучали пожелания, слова напутствия и советы. Шутки, конечно. Всё это было еще до войны, тогда никто и не знал, что обратно мы к сроку не вернемся.

А потом они встали кругом, сцепили руки необычным образом – каждый положил руку на плечо соседа. Получилось нечто вроде греческого хоровода. И они стали шагать. Два шага в одну сторону, два шага в другую. Топтаться на месте, проще говоря. Мы стояли в центре, постоянно поворачиваясь, чтобы взглянуть на лица своих друзей, которые танцевали этот странный танец в нашу честь. Каждый второй шаг сопровождался выкрикиванием одной из школ. Всего в городе их было сто семьдесят пять. Они называли каждую.

Я поначалу не понял, для чего это делается. Но потом, когда назвали очередную школу, один из призывников – я помню, что он стоял справа от меня – сделал шаг вперед и поднял руку, призывая всех остановиться. Он был выше меня и казался старше. Я до сих пор не могу забыть, с какой гордостью он выпрямил спину и назвал имя: «Кейко Такеучи, шестнадцать лет». Площадь взорвалась аплодисментами, а я, наконец, вспомнил, зачем они это делают. Как только называют школу, в которой учится возлюбленная призывника, он должен сделать шаг вперед и назвать имя, чтобы его друзья приглядели за ней в его отсутствии, позаботились о её безопасности и прочее. Постепенно и другие стали делать шаг вперед, останавливая танец и называя имена своих любимых.

Я со стыдом и страхом ждал, когда список подойдет к концу. Я был единственным, у кого не оказалось девушки. В нескольких десятках школ не нашлось ни одной девушки, которая заняла бы мое сердце. Ни одну из них я не смог полюбить и назвать её имя. Никогда прежде я не задумывался об этом. Никогда не жалел, что ни с кем не встречался. Но в тот момент мне вдруг захотелось, чтобы и меня кто-то ждал.

Сейчас я понимаю, что оказался счастливцем. Сколько ещё парней ушло на службу после этого? Скольких ещё проводили, приняв указания? Может, кто-то из них всё ещё жив. Не представляю, с каким страхом они думают о своих любимых, которых наверняка унесло огненными смерчем взрыва. Они были такими гордыми, называя своих девушек по именам. Такими взрослыми и ответственными я их ещё не видел.

Когда список закончился, я тоже сделал шаг вперед и признался в том, что никто не будет ждать моего возвращения. Так было нужно. Можно было солгать, что моя любимая живёт в другом городе, но я не стал так поступать. К чему?

Гён Ран молчит, слушая его рассказ и представляя себе эту церемонию. Наверное, это было красиво. Однако ещё больше её интересует другое. Зачем он рассказывает ей об этом?

– Прошло столько лет, – снова вздыхает Кавада. – Столько времени утекло. Я только сейчас нашёл ту, о которой мне хотелось бы позаботиться, но по злой иронии, не могу никому её поручить. Как всегда, мне придется делать всё самому. Остаётся один последний вопрос. Будешь ли ты ждать?

– Буду, – шёпотом отвечает Гён Ран.

Всё верно. Ей никак нельзя здесь оставаться. Она размышляет над этим весь день, пока его нет дома. Ещё она думает о том, скоро ли он уедет, и как долго пробудет в Японии.

Как же так? Неужели прошло чуть больше месяца, а жизнь успела так сильно измениться? Учёба, тетради и ночные бдения над учебниками остались в прошлой жизни, а она, со своими осиротевшими братиком и сестрёнкой, перешла в другую. Вместе с ней тут оказался японский офицер и атомные бомбы, которые ворвались в этот мир в начале августа. А ещё здесь появилась опасность, от которой она должна бежать. Как все запуталось.

Самое главное, однако, Гён Ран из виду упускает. В её жизни появилось чувство, которое заполнило внутреннюю пустоту, заменив былую озлобленность и усталость на тревожное ожидание и лёгкое волнение, которое просыпается в присутствии Кавады. Может быть, в японской культуре и нет места любви к женщине, но она всё же существует в жизни, и Кавада быстро обнаружил её в себе. Суровая и чересчур ответственная Гён Ран всё ещё не находит в себе ничего подобного. Наверное, виной тому юный возраст и постоянные мысли о младших.

– Моя сестра тяжело больна, – говорит она после ужина, когда Кавада снова беседует с ней, облокотившись о стену. – Это мой секрет. Нет, есть ещё более важный секрет. На самом деле, раньше я думала, что люблю только её.

Рассказал же он ей о своем стыде вчера вечером, настал и её черед для откровений. Они, конечно, не столь романтичные, но не менее важные.

– А что же сейчас? – как всегда, почти безразлично интересуется Кавада.

– Сейчас, когда и малышка и Мин Хо далеко от меня, я знаю точно, что люблю обоих. И после смерти мамы я поняла, что люблю её. Даже думать о ней больно. Но Ин Су люблю чуточку больше, чем всех остальных, – отводя глаза, признается она. – Она родилась такой смешной и весёлой, что все вокруг говорили: «Эта девочка подарит счастье любому, с кем свяжет свою жизнь». Верно, так и есть на самом деле. Я перед ней жутко провинилась. Когда я уезжала в город, она очень болела. У неё был сильный жар, и она постоянно просила меня остаться, но мама прикрикнула на неё и сказала, чтобы я не смела задерживаться и пропускать учёбу. Прикрикнула на больного ребенка. И я уехала. Мне так стыдно, когда я думаю об этом. Никто никогда не любил меня так как Ин Су, а я предала её. Бросила в доме, оставила болеть и лежать в одиночестве. – Гён Ран качает головой, прикрывая глаза, словно почувствовав физическую боль. – Даже если бы я умерла, мне бы хотелось, чтобы она выжила и стала счастливой. Наши соседи добры к малышам, может быть, она и останется жива, но будет ли счастлива? Как бы мне хотелось сделать для неё что-нибудь.