Читать книгу "Пятый representative - Елена Мищенко"

– Я в этих интернетах не разбираюсь. Мне нужно, чтобы было напечатано в книге на английском языке.

Вторая клиентка выразила удивление.

– А почему у вас одни картины под стеклом, а другие просто так, в рамках? Вот у наших знакомых все картины под стеклом.

– Под стеклом идут акварели, пастели и принты. А подлинники, написанные маслом и акриликом, окантовываются без стекол.

– Интересное дело! А если они запачкаются и нужно будет их протирать мокрой тряпкой? Что же с этой картиной станет? Мне же ее всю перепачкают!

– Послушайте, вы в музее когда-нибудь были?

– Зачем мне ходить в музеи? Это вы, художники, ходите в музеи, а я менеджер в русском супермаркете.

Аргумент был настолько убедительным, что нам крыть было нечем.

Третья дама показала себя знатоком живописи.

– Меня интересуют только пейзажи-ландскейпы, – сообщила она. – Те картины, где нарисованы дома и люди, можете мне не показывать.

Во всех пейзажах она находила какие-то недостатки.

– Вот эта картина смотрится неплохо, но почему здесь показана осень? Я не люблю осень. Я люблю лето – это веселее. А на этой картине много деревьев, – я бы парочку убрала. А здесь море ничего. Но парусник я бы убрала и нарисовала бы большой круизный лайнер типа «Grandeur of the Seas» или «Majesty of the Seas» или «Monarch of the Seas», а на море лучше сделать настоящий шторм, как у Айвазовского, и огромные волны.

– Вы что, в круизе попали в шторм?

– Избави боже, но знакомым я бы говорила, что так и было. А вообще, приезжайте как-нибудь к нам в Бакс Каунти, там есть кладбище с большим мавзолеем, и на нем красивые деревья. Но их рисовать лучше весной, когда цветут азалии.

В общем, мы поняли, что идей у нее очень много, а желания покупать картины нет. Нам пришлось попрощаться с энергичным Изей. Мы поняли, что к услугам репрезентативов из наших бывших соотечественников лучше не прибегать.

Предстояла очередная выставка. Нужно было заняться окантовкой работ. Кроме того занятия в школах и колледжах шли уже во всю, и ко мне потянулись ученики. На них еще темнел загар летних отпусков, и они были полны воспомининий об отличном отдыхе в Поконасах, на курортах Арубы и Доминиканы. Юные ученики разговаривали на очень любопытном русском языке.

– Мой папа не будет любить этот задний фон!

– Можно мне просить эрайзер? У вас их есть много? Вы что коллективируете резинки?

Один восьмилетний живописец пришел к нам голодный после тренировки, и мы угостили его бутербродом с икрой. С тех пор, приходя на занятия, он первым делом говорил:

– I am very hungry. Do you have chornaya ikra? (Я очень голоден. У вас есть черная икра?)

Неологизмы нового русского языка из Москвы, которые мы слышали по телевизору, нам тоже не очень были понятны: «крутизна», «бабло» и бесконечное «как бы», подвергающее все сомнению. «В это время как бы моя дочка…» и непонятно, ее ли эта дочка, или приблудная. Недаром один остроумный филолог написал, что неопределенный артикль «а» переводится на русский как «типа», а определенный «the» как «конкретно».

Ученики довольно активно принялись за натюрморты. Однако рисунок был забыт. Нужно было доставать гипсовые муляжи.

В музейной Gallеry драли за муляжи греческих богов совсем не по-божески. И тут я обнаружил совсем недалеко от нас небольшое заведение с лирическим названием Elisabeth, в витрине которого красовались ангелы, индейцы, какие-то зверюшки, зайчики, белочки, кошечки и прочие прелести в стиле kitsch, выполненные из гипса, или чего-то, похожего на гипс. Миссис Элизабет оказалась весьма милой полной дамой, облаченной в дворницкий фартук. Она встретила меня приветливо и тут же начала мне предлагать различные фигуры индейцев: с копьями, ружьями и тамагавками в руках, с орлиными перьями на голове. Что ей навеяла моя внешность, я так и не понял. О моей внешности редко кто высказывался. Доброжелатели мне когда-то говорили: «Вы совершенно не похожи на еврея». Это в свое время, во время устоявшегося государственного антисемитизма, считалось комплиментом. Но чтобы кто-то в моей внешности определил индейские черты, такого еще не было – это выглядело совсем нереально.

Я знал только одного еврея, у которого неожиданно появились индейские корни, что в результате привело к совсем трагическим событиям – у него в паспорте появилась графа – «национальность индеец». Это был пожилой еврей – Аркадий Моисеевич, попавший во время войны в глухое сибирское село в эвакуацию, и потерявший к тому же паспорт. Когда паспортистка оформляла ему новый паспорт по метрике, она прочитала в ней «иудей». Поскольку она была не очень начитанной девушкой и не знала такой национальности, она решила упростить эту формулировку и написала «национальность индей». При смене паспорта после войны паспортистка оказалась более грамотной, она знала что национальности «индей» не существует и поэтому, естественно, вписала ему национальность «индеец». Он не обратил на это внимания, но когда он решил ехать в Израиль на ПМЖ, начался чудовищный скандал. В ОВИРе дотошно выясняли – по кому он индеец: по матери или по батюшке, доводя его до истерики, а окружающих до гомерического хохота. И сидеть бы ему в отказниках до второго пришествия, так как в Америку тогда еще никого не выпускали, а именно она, то-есть Америка, как ему сообщили в ОВИРе, была его исторической родиной. Спасла его только сохранившаяся метрика.

От скульптур индейцев, а также ангелов я вежливо отказался, но поинтересовался, где она берет столь оригинальные скульптурные произведения. Элизабет проводила меня в тыльную часть своего заведения, в которой располагалась формовочная мастерская, где они с супругом создавали падших ангелов с помощью готовых форм. Я попросил разрешения пересмотреть весь их арсенал и обнаружил два муляжа, которые меня заинтересовали. Первый – это неплохая, достаточно динамичная лошадиная голова, возможно Буцефала – лошади Алексадра Македонского, или коня Калигулы, или наполеоновского Маренго. Второй муляж – погрудный портрет Тутанхамона. Я тут же их и заказал. Тутанхамона, правда, она называла Сфинксом, но это было весьма простительно. У нас в Киеве до появления в Музее украинского искусства роскошной выставки «Сокровища гробницы Тутанхамона», привезенной из Египта, тоже многие врядли бы узнали этого фараона в лицо. Записные остряки эту выставку комментировали антисемитским высказыванием: «Это Тут Он Хамон, а там он Хаим». Так что и от Элизабет не стоило требовать глубокого знания египетского искусства. Пока она работала над формовкой, я ей рассказал кое-что о фараонах, о пирамидах, саркофагах и мумиях (фильм «Мумия» еще не вышел на экраны). Когда же я перешел к рассказу о коне, это произвело на нее неожиданное впечатление. Я сообщил ей, что очевидно это голова Инцитата – любимого коня Калигулы, на котором он вьехал в Сенат и которого он сделал сенатором. В ней взыграли чувства настоящей американки-республиканки.