Читать книгу "Ратоборцы - Алексей Югов"

Волею князя Даниила он именовался уже теперь митрополитом Галицким, Киевским и всея Руси, хотя еще и надлежало ему быть ставлену от патриарха, в Константинополе, а не ездил на поставление за безвременьем и лихолетьем царьградским.

Однако и Киев, и сам Владимир на Клязьме, Суздальский, и Новгород Великий чтили избранного собором иерархов российских бывшего епископа Холмского как митрополита. Кирилл беспощаден был к распрям княжеским и крамолам, и многих враждовавших меж собою князей примирил он друг с другом.

Коротко сказали свое на совете и Кирило-печатедержатель, и Андрей-дворский, и князь Василько.

Воевода Мирослав, воспитатель княжой, говорил назидательно и пространно – от старости.

И только ему одному князь и прощал многословие.

Не прерывая маститого, дебелого старца ни движеньем, ни словом, Даниил только щурился и слегка покусывал в нетерпенье полную нижнюю губу.

Далеко вдался Мирослав! Обозрел Запад, обозрел и Восток. Вспомянул вероломство обоих королей венгерских – и Андрея, и Андреевича Бэлы, шаткость Лешка Белого, краковского («Не тем будь помянут покойник!»), хлипкость другого Казимирича – Конрада Мазовецкого, да и вражду, из-за убыточного союза с Конрадом, со стороны Болеслава Лешковича; вспомнил лесть и коварство Миндовга: «Жди, жди помощь – пришлем», – гневно передразнил Мирослав, – а дотянулись едва-едва, когда уж и побоище остыло!»

Глянул старый воевода и на единоверный Восток: во прахе лежит пресветлая и превеликая Византия! – ограбили, испепелили, обесчестили Царьград латынские крестоносцы – немецкое похабное воинство!

И престол патриарший из-за крыжевников латынских ушел в Никею!

Далее вспомянул он своих. Да! Уж такого-то витязя и водителя полков и за правду неустанного ратоборца, каким был покойный тесть Данила Романовича, Мстислав Мстиславович, – царство ему небесное! – долго, долго Русской земле не заиметь! Тот бы уж поспешил к Данилу Романовичу, не умедлил!

И, радостно улыбаясь в седую обширную бороду этим воспоминаньям своим, припомнил старый дядько воевода, как ревмя ревели, отсиживаясь на колокольне галичской от Мстислава, юный королевич венгерский Колвман с женою своей, двенадцатилетней отроковицей Соломеей Лешковичной, – Коломан, всаженный было отцом своим в короли «Галиции и Лодомирии».

И многое другое припомнил!

– А теперь – кто же на подмогу к тебе, княже? – заключил Мирослав. – С Михайлой Всеволодичем Черниговским, с тем у тебя мир, – ино ладно. А зятек Бэлы-короля, Ростислав Михалыч, да и другой Ольгович, Изяслав, – те все свое! – видно же, и у родины бывают уродины!.. А прочие князья наши – их, погляжу, и сам Батуха[14]не вразумил!..

Даже и того не поймут, что Ярослав Всеволодич Суздальский – то всем им общий, единый щит: копают под ним в Орде!.. Я сие к тому говорю, князь, – как бы спохватываясь во многоречье своем и смущенно поглядев на воспитанника своего, завершил слово свое Мирослав, – неоткуда нам помощь ждать… Верно, Ярослава Всеволодича старшой сынок, Олександр Ярославич, хотя и молод, а по взлету судя – орел! А, однако, одни-то они с отцом своим что возмогут против силы татарской? Когда бы все князья русские – за одино сердце!.. Про то все и хотел сказать… Не обессудь, княже!

И старый Мирослав, отдуваясь, вдвинулся в кресло.

Даниил с затаенною улыбкою увидел, как сдержанный вздох облегчения вырвался у прочих его сподвижников. Но разве мог прервать он Мирослава – этого человека, что сорок лет тому назад спас их обоих с Васильком, осиротевших во младенчестве, Мирослава, который был до гроба преданным слугою и ратоборцем покойного отца, да и овдовевшей матери их, княгини Анны, Мирослава, который уберег их во младенчестве и отрочестве от сатанинских козней и венгров, и Ольговичей, и от злого мятежника Земли, боярина Владислава, и от Судислава, и от прочих крамольных бояр галичских, искавших истребить племя Романа Великого, да и поныне злоумышлявших на жизнь своего князя!

От младых ногтей этот человек учил его не только метать копье, владеть мечом и щитом, накладывать стрелу и на пятьсот шагов сбивать с дерева белку, мягчить неукротимых коней, но, вместе с покойным воеводой Демьяном, и ратному великому искусству и устроенью и вожденью полков, но и греческому языку – от альфы и до омеги, и священноотческим книгам, и истории русской, византийской и западных стран, а еще и дивному искусству влагать мысль большую в малое пространство словесное – так, чтобы зазвучала та мысль реченьем памятным, созвучным и складным.

Как же было ныне Даниилу Романовичу не снизойти иной раз к поучительному многословию старца!

– Ты все молвил, отец? – спросил Мирослава князь.

– Все молвил, князь. Не осуди, – отвечал Мирослав.

– Молви же и ты, владыко! – слегка склоняя голову, сказал Даниил митрополиту Кириллу.

Недвижным осталось сухое, в черной бороде, смуглое строгое лицо владыки. Затем, слегка наклонив голову в белом митрополичьем клобуке и чуть притенив ресницами большие черные, проницающие душу глаза – глаза, о которых говорилось, что они и под человеком, в глубь земли, видят, – Кирилл ответил:

– Не мне, государь, худому и недостойному рабу твоему, поучать тебя державствовать. Но лучше ты нам поведай, что решил ты.

И снова стал недвижим как изваяние.

Лишь перстами левой руки он привычно касался осыпанной жемчугом панагии[15], блиставшей на золотой цепи поверх шелковой мантии василькового цвета.

Князь вздохнул. Поднял голову.

– Да. Я решил, преблагий владыка, и ты, брат мой возлюбленный, и вы, бояре! – сказал Даниил. – Войну с татарами ныне принять мы не можем: крепости наши не завершены, разорение от Батыевой рати не избылося! Угры не умирились, ждут! Миндовг… – И князь на мгновенье остановился. – Миндовг – тоже! Да и магистр. Дать бой в открытом поле ныне одним – непосильно! Добро бы – одни татары, но то – вся Азия на коне! Неисчислимым многолюдством своим и лошадью задавили! Последняя наша перепись всенародная что показала? – Тут как бы с полувопросом он взглянул на Андрея-дворского и тотчас ответил сам: – Без двух тысячей триста тысяч – с женами и детьми. А Батый если, как в те годы, придет – шесть крат по сто тысяч одних ратных только!.. Но и не дам полуотчины моей, а поеду к Батыю сам!

Что поднялось!

Даже Мирослав, опершись о поручни кресла, вскочил на ноги.

– Княже!.. Что ты! Господь с тобой!.. Как ты надумать мог! Да уж лутче не знаю что в посыл им послать! – проговорил он, задыхаясь, и когда сел снова в кресло, то, не в состоянии более уж и сказать что-либо, только возвел руками ко всем остальным советникам князя.

– Брат! – сказал Васильке, обратясь к Даниилу. – О державе подумай, об нас всех!..