Читать книгу "Оставленные - Том Перротта"

Поначалу девочки настороженно относились друг к другу, остро сознавая, что они принадлежат к разным «кастам». Эйми – сексуальная, бесшабашная; ее жизнь – беспорядочная череда неверных решений и эмоциональных встрясок. Джилл – высокоморальная, ответственная, отличница, образцовая юная гражданка. «Хорошо, если б в классе были все такие, как Джилл», – писали многие учителя в графе примечаний в ее табеле успеваемости. Об Эйми такого не написал никто.

Лето шло, их взаимная подозрительность постепенно перерастала в настоящую дружбу, в отношения, при которых их несхожесть в характерах и поведении имела все меньшее и меньшее значение. Эйми, при всей своей беззастенчивости, помогавшей ей уверенно чувствовать себя в любой компании и бесстыдно бравировать своей сексуальностью, оказалась на удивление неуравновешенной и плаксивой девчонкой, подверженной яростным приступам самобичевания; ее частенько приходилось подбадривать. Джилл лучше скрывала свое уныние, но Эйми умела вызвать ее на откровенность, заставить разговориться о вещах, которые она обычно ни с кем не обсуждала: о своей обиде на мать, о том, что ей трудно общаться с отцом, что она чувствует себя обманутой, что мира, в котором она выросла, больше не существует.

Эйми взяла Джилл под свое крыло: по окончании рабочего дня водила ее на вечеринки, знакомя с тем, что до сих пор проходило мимо нее. Джилл сначала робела – казалось, все ее новые знакомые чуть взрослее ее, чуть более крутые, чем она, хотя многие из них были ее ровесниками, – но очень быстро поборола стеснительность. Вскоре она начала напиваться допьяна, курить травку, гулять до рассвета, общаясь с людьми, которых прежде не замечала в коридорах школы, с людьми, которых она списывала со счетов как неудачников и укурков. Однажды вечером, на спор, она разделась и прыгнула в бассейн Марка Соллерса. Через несколько минут вылезла и, голая, мокрая, стоя перед новыми друзьями, почувствовала себя другим человеком, будто ее прежнее «я» смыло водой.

Если б ее мама осталась в семье, ничего такого не произошло бы. И не потому, что мама остановила бы ее – Джилл сама бы не позволила себе подобных вольностей. Отец пытался вмешиваться, но, похоже, он утратил веру в собственный авторитет. Однажды, в конце июля, он посадил ее под домашний арест – после того, как обнаружил, что она отрубилась на газоне прямо перед домом, – а Джилл даже не подумала подчиниться его требованиям, и после он уже ее не наказывал.

Отец не стал возражать, когда Эйми стала ночевать у них, хотя Джилл пригласила ее, не посоветовавшись с ним. К тому времени, когда он наконец-то поинтересовался, в чем дело, Эйми уже поселилась у них – спала в комнате Тома, в семейный список покупок добавляла свои специфические запросы – продукты, от которых маму Джилл удар бы хватил: «Pop-Tarts»[14], «Hot Pockets»[15], лапшу рамэн. Джилл сказала отцу правду: что Эйми нужно «отдохнуть» от отчима; тот порой, когда приходит домой пьяным, «беспокоит» падчерицу. Он пока еще не трогал Эйми, но глаз с нее не сводит и говорит мерзости, отчего она боится заснуть.

– Ей нельзя там жить, – заявила отцу Джилл. – Это опасно.

– Ладно. Согласен, – сказал отец.

Последние две недели августа были вообще головокружительными, словно девочки, предчувствуя скорый конец развеселой жизни, стремились оторваться на всю катушку. Однажды утром Джилл, выйдя из душа, выразила недовольство своими волосами: они вечно сухие и безжизненные, не то, что у Эйми. У той волосы шелковистые, с блеском, всегда красивые, даже по утрам, когда она только что встала с постели.

– Подстригись, – предложила Эйми.

– Что?

Эйми кивнула, в лице – ни тени сомнений.

– Избавься от них. Без волос тебе будет лучше. Джилл не колебалась. Пошла наверх, ножницами откромсала свои длинные тусклые пряди и довершила работу электрической машинкой для стрижки волос, которую отец держал под раковиной в ванной. Ощущение было непередаваемое, – словно прошлое клочьями опадает с нее. Она с восторгом смотрела на свое новое лицо – глаза большие, жгучие; губы – чуть пухлее, выразительнее, чем раньше.

– Ничего себе! – воскликнула Эйми. – Тебе офигенно!

Три дня спустя Джилл впервые занялась сексом – с одним студентом, с которым была едва знакома, – после игры в бутылочку, которую они по пьяни долго крутили в доме Джессики Маринетти.

– Никогда не трахался с лысой девчонкой, – признался он прямо во время секса.

– В самом деле? – спросила Джилл, не удосужившись уведомить его, что он вообще у нее первый мужчина. – Ну и как?

– Классно, – ответил тот, водя кончиком носа по ее черепу. – На ощупь как наждачка.

Джилл не стеснялась своего нового имиджа, пока не начался учебный год и она не увидела, как смотрят на нее давние друзья и учителя, когда она проходит по коридору с Эйми. В их глазах читались жалость и отвращение. Она знала, о чем они думают, – что ее сбили с пути истинного, что плохая девчонка развратила хорошую, – и ей хотелось сказать им, что они не правы. Она – не жертва. Эйми просто показала ей новый способ быть самой собой, способ, который теперь ей казался таким же разумным, как в недавнем прошлом ее прежнее существование.

«Не вините ее, – думала Джилл. – Это мой выбор».

Она была благодарна Эйми, искренне благодарна и рада, что сумела предоставить ей пристанище, в котором та нуждалась. Однако ее уже начинало раздражать, что они постоянно вместе: живут, как сестры, меняются одеждой, вместе едят, имеют общие секреты, каждый вечер вместе ходят на вечеринки и каждое утро вместе встречают новый день. В этом месяце у них даже менструация случилась в одно и то же время – жуть какая-то. Джилл требовалась передышка, немного времени, чтобы подтянуть успеваемость, пообщаться с отцом, может быть, просмотреть кое-какие материалы по вузам, что каждый день приходят по почте. Хотя бы пару деньков, чтобы сориентироваться, так как порой ей было трудновато провести грань между ними, определить, где кончается Эйми и начинается она, Джилл.

* * *

Они находились всего в нескольких кварталах от школы, когда к ним неслышно подкатил «приус». Раньше с Джилл такого никогда не случалось; теперь же, с тех пор, как она сдружилась с Эйми, – постоянно. Стекло со стороны пассажирского сиденья опустилось, из салона в холодное ноябрьское утро вырвались пропитанные запахом марихуаны ритмы регги.

– Привет, дамы, – окликнул их Скотт Фрост. – Как дела?

– Да так, – ответила Эйми. Когда она разговаривала с парнями, у нее менялся тембр голоса. Джилл казалось, что он становился глубже, задорнее, так что даже самые ее банальные фразы звучали интригующе. – А у вас что новенького?