Читать книгу "Предания о самураях - Джеймс С. Бенневиль"

В 16 году периода Оэй (1409) все жители города Камакуры высыпали на улицы. Мужчины и женщины столпились перед своими домами. Дети держались ближе к своим родителям. По улице к монастырю продвигалось шествие из священников и самураев, а народ уступал ему дорогу или склонялся в поклоне. Все остальные звуки, если они только издавались, заглушали грохот барабанов, звон колоколов, бренчание судзу (колокольчиков), а также пение псалмов прислужниками. Правитель Камакуры Мицуканэ Ко вконец расхворался. Сицудзи Норисада собрал лекарей и просвещенных жрецов, однако все их усилия наталкивались на сопротивление какой-то пагубной силы. Вот грохот барабанов и пение прислужников превратились в мощный рев. В этом случае, однако, все происходящее служило тому, чтобы умилостивить дух безвременно почившего князя. Ему теперь присвоили имя Сёко-ин-Дэн. С глаз долой – из сердца вон. Мужчины обратили взоры на юного преемника Тэндай-мару, который теперь становился канрё в доме своего отца с присвоением имени и звания Сахёэ-но Ками Мотиудзи K°.

Перед Норисадой тут же встала задача – обеспечивать домашнее хозяйство молодого князя во дворце Окуры. Первым делом он вызвал к себе Маго Горо Мицусигэ. «Ваш сын Кодзиро достиг возраста, достойного для того, чтобы поступить на службу во дворец в качестве пажа. Мотиудзи Асона следует окружить самыми достойными людьми, чтобы он мог толково править в качестве сёгуна. Имя Кодзиро встречается за границей у юношей, одаренных умом и телом, отличающихся серьезными привычками и благопристойным нравом. В связи с этим было принято решение разослать приглашение во дворец на церемонию его вступления в должность. Надо безотлагательно отправляться в путь». Мицусигэ не мог подобрать достойных слов, чтобы выразить свою признательность. Даже его жена по имени Хацусэ обрадовалась бы, если бы их сын ради такой выгодной карьеры покинул отчий дом. «Да продлится вечно правление нашего сюзерена, пользующегося почетом и внушающего страх. Строго говоря, никого особенно не трогает то, что некто настолько незначительный, как ваш Мицусигэ, должен пользоваться благосклонностью его правителя в первую очередь и Небес во вторую. Счастливый случай выпадает даже весьма недалеким людям». Мицусигэ не находил достойных слов, чтобы выразить свою благодарность судьбе. Тотчас же он прошествовал дальше в своем длинном придворном платье, в котором его забрали домой в Инамурагасаки, чтобы он мог сообщить благую весть жене и сыну.

Наконец-то назначили тот счастливый день, и после этого Кодзиро Сукэсигэ ступил на долгий путь борьбы со своим правителем. Они были одного возраста, но Сукэсигэ обладал самыми приятными качествами, и он с самого начала пользовался большими преимуществами. Если Мотиудзи нуждался в товарище во время посещения дворца, выезда на охоту, любования ландшафтом, занятиями спортом в виде футбола или военных упражнений, первым делом вызывали Сукэсигэ, пользовавшегося гораздо большей симпатией, чем князь, в силу своего безупречного воспитания, ради которого его и вызывали к правителю. Таким вот образом на дворцовой службе проходили дни и месяцы. Князья отличаются излишней капризностью, и из-за нее они зорко следят за тем, чтобы не пропустить мелкие радости жизни. Очень скоро Мотиудзи заметил в поведении своего слуги смятение и уныние. На самом деле Сукэсигэ иногда позволял себе вольность выглядеть заплаканным, хотя в присутствии своего сюзерена он обязан был излучать счастье от самого факта того, что тот терпит его, простого смертного. Прогуливаясь однажды по парку, Мотиудзи почувствовал натянутость в общении со своим спутником. «Кория! Сукэсигэ, трава этого газона выглядит веселее зелени тоски, отраженной на твоем лице. Ты не захворал? У тебя явно душа не на месте». Сукэсигэ ответил так: «Ничего подобного, мой повелитель, Сукэсигэ вполне здоров. Просто совсем недавно стало известно о том, что моя мать безнадежно больна. Сукэсигэ не может избавиться от мысли о недуге матери, каким бы глупым и неучтивым это ни выглядело со стороны. Прошу вашего снисхождения, почтенный владыка, примите мои извинения, я заслужил порицание». Мотиудзи посочувствовал своему собеседнику: «Ах! Ах! Большое значение мною придается тому, чтобы окружать себя людьми с благожелательным выражением лица. Мне понятно твое огорчение, ведь перед твоим взором постоянно стоит образ больной и слабой матери, пластом лежащей в постели. Немедленно ступай домой и окружи мать заботой, чтобы облегчить терзания свои и мои тоже». Таким образом, освобожденному от службы Сукэсигэ оставалось разве что проливать слезы благодарности по поводу своей безоговорочной отставки. Глубина признательности Сукэсигэ своему господину за его благосклонность к нему достигла невиданного предела. Распоряжение господина выполняется безотлагательно, и Сукэсигэ с покорностью и преклонением попросил разрешения на отпуск до полного восстановления душевного покоя, чтобы снова быть в состоянии предстать перед взором правителя. Он почтительно склонился перед сюзереном. Мотиудзи K° тут же повернулся к нему спиной и забыл о своем вассале. Сукэсигэ, отчасти опечаленный, отчасти довольный, отправился в ясики Инамурагасаки, чтобы сообщить о милости своего господина, скрывая о своей скоротечно случившейся опале.

Своего сына Хацусэ встретила с искренней радостью. Но помочь ей Сукэсигэ уже ничем не мог. Радость редко убивает, но и исцеляет она не часто. Дышать его матери, женщине небольшого роста, становилось все труднее. В конечном счете, с лицом цвета холодной зимы, она совсем перестала дышать и навсегда покинула земную жизнь. На вершине холма Фудзисава Югёдзи ей подыскали место для могилы, украсили место захоронения цветами и палочками с благовониями. Здесь ее любящий ребенок оборудовал для нее последнее пристанище. На самом деле горе Сукэсигэ достигло такого предела, что Мицусигэ даже почувствовал тревогу и решил его вызвать, чтобы как-то отвлечь от скорбных мыслей. На месте сына и самурая, чтобы позаботиться о своей жизни и об имении, на храмовую службу ему явно следовало бы привлечь нового священника. В этой связи он постоянно держал сына при себе, брал его на короткие прогулки по окрестностям, и, какую бы трудную задачу ни приходилось решать в Хитати Огури, туда всегда отправлялся Сукэсигэ. Так рука об руку росли отец и сын, старый и малый, воспитывавшие одну привычку, а младший по ходу дела становился старше своих лет. При этом Мицусигэ постоянно заботился о самой светлой стороне дела, старался развеять мрачное настроение сына. Он ослаблял подступающее напряжение с помощью развлечений. Сама ясики Огури находилась в Инамурагасаки, то есть у важного входа в Камакуру рядом с Гокуракудзи киридоси (храма мощеной дороги в рай). Дальше размещались остальные ясики – усадьбы родов Юки, Уцуномия, Насуно, знати Канто, которые отвечали за оборону города в своем квартале так же, как клан Уэсуги охранял Яманоути и Огигаяцу.

Подальше, то есть рядом с Касигоэ Мампукудзи, находилась ясики Сатакэ Ацумицу. Раньше здесь находилось знаменитое мощное дерево камелиевой вишни (ботан-сакура), в середине апреля покрывавшееся роскошным цветным нарядом. К тому же здесь находилась еще одна достопримечательность и редчайшая асаги-сакура (отличавшаяся цветением в кремовых тонах).[11]Мицусигэ решил съездить, чтобы навестить Сатакэ. Лошадей подали, и на двадцать второй день третьего месяца 18 года периода Оэй (1 апреля 1411 года) отец и сын отправились в путешествие вдоль побережья Ситиригахама. Их встречали со всей теплотой, присущей родственным отношениям между семьями Мицусигэ и Ацумицу. Подали угощение в виде рыбных блюд и сакэ (рисового самогона), а дочка Ацумицу по имени Тэрутэ сама наливала самогон в чашки дорогих гостей. Позже, в 7 году Оэй (1400), точно такое же уважение оказали дети Мицусигэ представителям Ацумицу. В этом случае была девочка, причем прекрасная, как настоящий бриллиант. По ее длинным черным волосам, утонченному овалу лица, благородному изгибу бровей и высокому лбу можно было судить о потенциале большого ума и красоте, который представители будущих поколений будут сравнивать с красотой и умом знаменитых Сотохори-но Ирацумэ. В древнем фолианте находим такую вот реляцию: «Внешне Отохимэ отличали непревзойденная и бесподобная красота. Под ее одеждами угадывались такое совершенство тела, что мужчины того времени присвоили ей звание Сотохори Ирацумэ».[12]Но в то время Тэрутэ была еще девочкой, послушной, ловкой, всеми силами старавшейся доставить гостям ее дома радость и обеспечить уют. Беседа вошла в русло обсуждения войны и искусства стрельбы из лука. Тут зять Ацумицу из рода Ёкояма Таро Ясухидэ позволил себе пространное рассуждение относительно своих достоинств. Раньше Ёкояма Таро владел поместьем в районе Тосима округа Мусаси, но это было во времена канрё Удзимицу Ко. Его лишили этого поместья за неблаговидное поведение, и у него не хватило мужества на ритуал харакири. Поэтому ему пришлось попросить пристанища у Ацумицу, который переносил его хвастовство со смиренной терпимостью, а также ради жены снабжал всем необходимым для жизни. Вдобавок к своему проступку Таро к тому же пользовался самой дурной репутацией. По сохранившемуся описанию он представляется человеком «высокомерным, корыстолюбивым, недалеким, скудоумным и большим прохвостом, не вызывающим ни малейшего сочувствия или симпатии». Своих недостатков он не замечал. Как это было принято в Японии в его времена, Йокогама в полном объеме сохранял отношения со своими бывшими слугами-грабителями и ворами, то есть с подонками общества в самом низменном виде этого сословия. Притом что ему стукнуло уже 30 лет от роду, он положил глаз на свою юную племянницу, одаренную природной красотой, с одной стороны, и весьма завидным приданым – с другой. Приезд Огури в гости особого удовольствия ему не доставил, но он все-таки очень старался не выказывать своей неприязни. В разгар беседы по поводу войны и использования лука на край садового пруда (икэ) села прилетевшая неизвестно откуда цапля, и эта птица выловила из воды жирного карпа, которого тут же отправила в свою прожорливую глотку. Ацумицу возмущенно наблюдал за действиями пернатого грабителя. Он сказал: «Кто отомстит за меня этому наглому вору?»