Читать книгу "Прямой эфир - Валерий Хазин"

Ветер затих, «пагода» упала – и Дан с изумлением услышал не сухой спичечный шорох, а глухое погромыхивание внутри.

…dreamy high towers… – ухмыльнулся он, достав и покачав коробок над ухом: в нем что-то снова гулко перекатилось.

…high towers… high towers… – почему-то не переставал шептать Дан, выдавливая внутреннюю часть коробка: там, на шершавом донышке, покачивались два крохотных винтика с потайной головкой и крестообразным шлицем.

От ветра ли – от нового его уханья за окном – вздрогнул Дан или от собственной мысли – трудно сказать. Ясно только, что в следующее мгновение он сделал несколько странных вещей: зажал коробок в кулаке, закрыл дверцу стеллажа и снова посмотрелся в стекло, бросился к двери кабинета и запер ее. Опустился на колени перед столом.

Конечно, он никогда не видел этих винтиков раньше, но в ту секунду, стоя на коленях, покрываясь испариной, он, кажется, уже знал, откуда они – знал и боялся угадать. High towers, вспомнил он, встречались ему сотни раз в компьютерных инструкциях и технических паспортах: кроме известного шрифта, некоторые компании называли так большие вертикальные системные блоки.

Он положил коробок на пол, потянул на себя колесную платформу с блоком, повернул его, насколько возможно, по дуге и изогнулся от нетерпения: в угловых гнездах задней стенки, вверху и внизу – по диагонали, не хватало двух точно таких же винтов…

О том, чтобы бежать на второй этаж, в техническую службу, за отверткой не могло быть и речи.

Быстро, как только мог, он выдернул провода, выкатил компьютер, схватил со стола разрезной нож и кончиком его принялся выкручивать винты из корпуса. Руки его тряслись. Все это казалось безумием и безумно веселило: винтики в спичечном коробке, очевидно, не могли быть потеряны или забыты, но были оставлены намеренно, как указатели, и почти не оставалось сомнений – кем именно. «Другой вопрос, – шептал он, задыхаясь и чувствуя себя вором, – кому оставлены и зачем?»

Он отсоединил заднюю стенку, снял левую боковую, и сердце его заколотилось так, что он перестал слышать ветер: изнутри к стенке крепился скотчем большой матовый конверт без единой надписи.

«Казаки-разбойники, – хмыкнул Дан, распечатывая его, покусывая губы, – секреты в подворотнях…»

Сначала он достал из конверта два обычных листа: один, исписанный, с небольшими помарками, убористым почерком по-русски с обеих сторон; второй – отпечатанный список книг на разных языках, что-то вроде библиографии.

Затем с изумлением вытянул из большого конверта другой, размером поменьше, а в нем – еще три странички, сложенные вдвое, оранжевые, заполненные тем же почерком, но уже с множеством зачеркиваний.

Во втором конверте (и тут Дан пожалуй что улыбнулся) укрывался третий, стандартного европейского формата, и в нем – бежевый листок в клетку, вырванный из рабочего блокнота «Радио Монтенегро», – с тем же почерком, лишь чуть более торопливым…

Дан попытался осмотреть и прочитать все это прямо на полу, ползая кругами вокруг разноцветных листов. Потом, отдышавшись, перебрался за стол.

Вопрос, зачем Иосифу (а это мог быть только он) понадобилось устраивать средневековый бумажный тайник в корпусе компьютера, сразу показался ему бессмысленным и страшноватым.

А когда он прочитал все, страницу за страницей, включая «библиографию», – ему сделалось дурно.

Как будто захотелось выпить. Но он понял, что его мутит при одной мысли о глотке коньяка или виски.

«Неужели, – подумал он и только потом заметил, что шепчет это вслух, – неужели DJDJ в своих подозрениях не ошибался? Иосиф Кан, неподражаемый бариста русского «Радио Монтенегро», действительно сошел с ума или испугался чего-то?»

Или так испугался, что сошел с ума?

Квинтэссенция, или Код номер 53

Почему мы это рассказываем?

Или – спрашивается еще строже – зачем?

Ведь не все истории переносимы языком, и в этом они, пожалуй, подобны снам.

А сны, как известно, делятся на те, что невозможно пересказать, и те, что поддаются изложению. Последние, в свою очередь, тоже бывают двух видов: есть такие, которые передавать нежелательно, и такие, что рассказать нужно. А уж из них остаются сны рассказанные и те, о которых умолчали.

И вот хотя нам только и позволено что рассказывать, – некоторые до сих пор сомневаются, не просочилось ли все-таки в передаваемое нами нечто такое, о чем следовало бы умолчать?

Особенно теперь, когда нас опять обступают, наподобие облачных теснин, – обрывки речи любовников. Можно сказать, они клубятся прямо над постелью в кофейной дымке: где-нибудь в люксе отеля Galatea в Прчани, или посреди почти итальянской меблировки Villa Douomo в городе Котор.

Дан, однако, сидит – замечают внимательные – напротив постели, но даже не в полукресле поодаль, а рядом на полу, на ковре, и упирается левым виском в изгиб подлокотника: правая рука на кофейнике, как бы притопленном в теплом ворсе.

Дану видно – в сбитой пене белья и подушек – затемненное плечо той, что в прошлый раз называлась Гризельдой, но он почему-то следит за тем, как расплывается кремовая волна простыни над ее согнутым коленом, и удлиняется по ней млечная тень ее ладони, и вместе с тенью медлят, вслед за волной, ее слова: уже завтра вечером она будет Амина, то есть Сомнамбула Доницетти в театре Триеста, и, значит, осталось не так много времени до той минуты, когда нужно будет запереться, никого не видеть и молчать не меньше пяти часов…

«Я поняла, – говорит она потом, – вспомнила и поняла. Этот твой любимый китайский роман, который ты цитировал без конца… То есть это и про тебя – как это? – про того, «чья жизнь прошла в суете, кто ни в чем не сумел преуспеть и теперь вспомнил благородных девушек юности? «…Как его звали – этого героя?»

Но тут совсем невозможно ручаться, в самом ли деле Дан не отвечал, постукивая пальцем по крышке кофейника, или нас опять застают там, где принято уклоняться и умалчивать.

«Ведь это удача, наверное, – говорит она, помолчав, – невероятная удача, что тебе удалось переправиться. Но иногда, честно, становится страшновато… И я все спрашиваю себя, не виновата ли я в чем, правильно ли сделала, что завела тогда этот разговор о тебе?… Хотя, знаешь, – возможно, не мне, не Джану и не ему… не тому, кто может здесь почти все – понимаешь? – не нам, а Иосифу Кану ты обязан тем, что попал сюда… В известной степени. То есть за ним, похоже (я узнала недавно), было последнее слово. Он мне сам рассказал – понимаешь, о ком я? Оказывается, он давно, с самого начала советовался с Иосифом, просил его навести справки о тебе и прочее. И тот, как всегда, дал исчерпывающую характеристику и убедил его, что это будет хорошо – твой переезд сюда. Он даже объяснял ему что-то про «Марию и Мириам» – говорил, что «Радио Монтенегро» выиграет, если появится в эфире еще один голос, или – как же он выразился? – «Второй Господин Бариста»… Представляешь? И уже потом, после этих разговоров, все было продумано и поручено Джану… Так что благодарить за твой побег можно многих… Вот только Иосиф умер.