Читать книгу "Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина"

Внезапно дверь в господский дом отворилась, и на пороге, украшенном двумя белыми колоннам, появился старик в немецком платье с ведром в руке. «Неужели в кабак за водкой пошел?» – оторопело подумала Глафира, но старик, не обращая ни малейшего внимания на гостя, решительно направился в глубь двора к колодцу. Закрутился ворот, цепь, лязгая, нырнула в колодезную глубину. Глафира, ведя в поводу Доброго, подошла ближе и услышала, что старик кого-то ругает. Почудилось ли ей или впрямь он бранился по-немецки? А почему бы и нет? Все знают, что в Петербурге половина населения иностранцы. Он с натугой вытащил из колодца бадью.

– Гутен таг, – робко обратилась Глафира.

Старик круто повернулся. Произнеси она «добрый день» по-русски, и судьба вытолкнула ее совсем на другую жизненную тропку, и не влипла бы она в странную и опасную историю. Физики говорят – точка бифуркации. А это такая замысловатая точка, когда изменение мельчайшей величины может привести к совершенно различным результатам. И обидно думать, что у нашей героини этой самой точкой бифуркации было всего лишь дурацкое «гутен таг». Весь дальнейший разговор велся по-немецки, хоть было ясно, старик в этом языке не силен.

– Что надо?

– Я к господину Наумову. Он дома?

– Как доложить?

– Я с письмом от Альберта фон Шлоса.

– Подождите.

Старик перелили воду из бадьи в ведро, поднял его с натугой и заковылял к дому. По дороге он продолжал ворчать, и делал это на чистейшем русском языке.

– Шляются тут всякие. Не сидится им дома. Овса на вас не напасешься. Каждого накорми…

Глафира со смущением поняла, что последние слова относятся именно к ней. Минуты не прошло, как на порог выбежал рыжий молодой человек в партикулярном платье, зорко осмотрел Глафиру с головы до ног и бойко затрещал по-немецки.

– Здравстуйте, наконец-то! Как доехали? Мы вас давно ждем, господин Шлос.

– Вы ошибаетесь, я только посыльный, – проговорила Глафира, пытаясь одной рукой вытащить секретный пакет из слишком тесной новой сумки. Добрый топтался на месте, стесняя ее движения.

Хлопнула дверь, и на пороге возник второй, постарше, вид строгий, офицерский кафтан застегнут на все пуговицы. Он тоже внимательно осмотрел Глафиру и, ни слова ни говоря, выставил вперед правую руку и неторопливо, явно со значением оттопырил под прямым углом большой палец. Глафира наконец достала пакет и сунула его под мышку, как обычное письмо. Только гипнозом, модным в то время словом, она потом могла себе объяснить, почему с точностью повторила жест больного Альберта, то есть провела правой ладонью по лбу и точно так же, как сделал это капитан, оттопырила большой палец. Мужчина опустил руку и улыбнулся.

– Я капитан Наумов Андрей Иванович. Хозяин сего жилища, – сказал он на вполне сносном немецком.

Глафира перевела дух. Вот сейчас она все объяснит. Только надо вспомнить, как она репетировала речь перед зеркалом. Какая там была первая фраза-то?

– Вначале выслушайте меня. Я стал невольным свидетелем, – начала Глафира, настойчиво протягивая пакет капитану, и очень удивилась, видя, что тот оттолкнул пакет и даже отступил на шаг назад.

– Нет, нет, мы не уполномочены получать ваши объяснения, мое благодарение Всемогущему, – опять затрещал рыжий. – Сейте семена света, – добавил он, неожиданно подмигнув. – Сейчас мы предпримем небольшое путешествие. Вы не против? Вашего славного коня мы оставим здесь. Не волнуйтесь, его накормят, а вечером вы получите его в целости и сохранности. Единственное условие, мы должны завязать вам глаза. Надеюсь вы не против? – он так же, как Наумов, отсалютовал пятерней с оттопыренным большим пальцем.

А дальше все стало происходить со стремительной быстротой. Доброго куда-то увели, из конюшни выехала карета, такая-же неказистая, как Наумовский дом, Глафире завязали черным крепом глаза, мужчины сели рядом с двух сторон, хлопнули дверцы. Все, поехали.

Сказать, что им было очень тесно втроем на узком сидении, это ничего не сказать. Плечи попутчиков казались чугунными, сжатым легким ощутимо не хватало воздуха. К лежащему на коленях пакету они вообще не притронулись. Вот тебе и высокая миссия! Понятно, что Глафира их пленница. Повязка на глазах была плотной. Сидишь, как в каменном мешке, вокруг полный мрак. Вначале ехали молча, потом завели странный разговор. Начал рыжий, он, видно, вообще не мог долго молчать.

– Что у тебя Захар такой вредный?

– Да уж какой есть.

– Все ворчит, ворчит, злющий, как Пифон.

– Тьфу на тебя. Никогда не поминай всуе гения зла, – проворчал Наумов.

– Только бы Всеправедный был на месте.

– Гринька, не болтай лишнего!

– Да он же немец, по-русски не понимает ни черта.

– Иногда и палка стреляет, – ответствовал Наумов значительно и вздохнул.

Глафира уже запомнила за капитаном эту особенность, вздыхал он часто и как-то значительно, словно скорбел за все людские пороки.

– Предупредить надо.

– Ты же послал с Захаром записку? Твой слуга хоть и злющий, но расторопный. Уверяю тебя, все соберутся, слетятся, как мухи на мед.

– Ладно, успокойся, – Наумов застучал кулаком в переднюю стенку кареты.

Кучер покорно остановил.

– Посиди в карете. Я выйду, наведаюсь к ритору.

– А секретаря, а казначея, а стуартов и милостине-собирателей мы тоже будем объезжать?

– Это уже не наша забота. Главное, ритора известить. Я так думаю, если Всеправедного не застанем, то первый надзиратель точно будет на месте. Он и воспримет тайну.

Что значит – воспримет тайну? Глафира не знает никакой тайны. Куда ее везут? И главное, два этих молодца ведут себя так, словно она тварь бессловесная, пустое место. Всеправедный, слово-то какое замысловатое! Будем надеется, что этот всеправедный не пырнет ее ножом при встрече. Правда, если бы ее везли к палачу, они бы иначе его называли. Но все равно страшно. И потом, у них есть еще первый надзиратель, а это значит есть еще второй, третий, а может быть и четвертый, и все они будут за ней надзирать?

Наумов вернулся быстро, карета покатила дальше. Разговор мужчин продолжился, но теперь он тек в понятном бытовом ключе. Наумов попрекал Гриньку, что тот взял моду пренебрегать военным мундиром в пользу атласного камзола и шелкового жабо. Григорий весело оправдывался, де, обрыдло ему носить парик с косой, сей парик ему уши стер и жарко в нем, как в треухе, а потом, простите, он в отпуске.

– На следующей неделе казармы в палаточный городок переводят. Тогда и отпуску конец, и опять в мундир влезу.

Сквозь закрытые двери в кареты проник влажный воздух, колеса монотонно подпрыгивали на скрепах деревянного настила. Они ехали по мосту.

– Гроссмейстер ждет Розенберга, а не этого мальчишку, – проворчал вдруг Наумов и вздохнул.