Читать книгу "Без суеты. Как перестать спешить и начать жить - Карл Оноре"

В начале ХХ в. христианские и иудейские священники требовали сокращения рабочей недели в первую очередь именно по духовным и моральным соображениям: рабочим нужен досуг, когда они смогут «питать свои души». Сегодня вновь из храмов разных религий раздается тот же призыв к неспешности. Поиск в Google сразу же обнаруживает десятки проповедей против демона скорости. В феврале 2002 г. в Первой унитарной церкви Рочестера (штат Нью-Йорк) преподобный Гэри Джеймс выступил с красноречивой защитой неспешности. Его проповедь так и называлась: «Помедленнее!» Священник напомнил пастве о том, что «в жизни иногда требуется напрягаться сверх сил и действовать как можно быстрее… Но еще нужнее делать время от времени паузы, нужен отдых субботний, когда мы сможем подумать: куда мы идем, как скоро хотим туда попасть, а главное, почему. Медленно – значит красиво». В том же году в Денвер (штат Колорадо) приехал знаменитый буддийский монах Тхить Нят Хань; послушать его собралось более 5000 человек. Он призвал их замедлиться, «выделить время, чтобы жить более глубокой жизнью». Гуру нью-эйджа, религий «нового века», проповедуют ту же идею.

Следует ли из этого, что для замедления нам обязательно требуется духовность или же философия «нового века»? В современном секулярном мире приходится задавать такой вопрос. Многие люди, да и я сам, побаиваются духовных нирван. В моей жизни религии никогда не отводилось сколько-нибудь значимого места, а многие практики нью-эйджа, на мой взгляд, – чистейшей воды мумбо-юмбо. Я хочу замедлиться так, чтобы при этом меня не принуждали искать Бога, таращиться в волшебный кристалл и составлять гороскопы. Результаты Медленного движения в конечном счете будут определяться тем, сможет ли оно объединить скептиков вроде меня с теми, у кого имеется духовная жилка.

Успех движения зависит также и от цены, которую придется платить за отказ от скорости. Какими материальными благами нужно пожертвовать лично каждому и всем нам вместе, чтобы жить медленно? Готовы ли мы, хотим ли уплатить эту цену? Не окажется ли неспешность роскошью, уделом одних лишь богатых? Есть масса серьезных вопросов, на которые Медленное движение должно ответить.

Медленному движению требуется прежде всего побороть глубоко укоренившееся предубеждение против самой идеи отказа от скорости. В большинстве языков «спешка» дала множество производных, которые воспринимаются как позитивные и желательные: однокоренные «успеваемость» и попросту «успех». Тот же, кто отстает в развитии, отстает от программы или «не догоняет» в своем кругу (т. е. «медленный», или «медлительный»), – тот глуп, необучаем, неинтересен и скучен. Кому охота применить подобные определения к себе? Мы все еще живем в напряженной культуре, где первый – значит лучший, где все еще нужно двигаться в ритме турбо, чтобы украсить заветным кубком камин. Если собеседник ноет «Я так занят, падаю с ног, сам не замечаю, как проходит жизнь, ни на что времени не хватает», подтекст обычно совсем иной: «Смотри, какой я важный и нужный, динамичный и энергичный». Казалось бы, мужчины привержены скорости больше, чем женщины. Очевидно, однако, и то, что оба пола вовлечены в спор «кто самый быстрый». Ньюйоркцы, что мужчины, что женщины, взирают на сравнительно спокойную жизнь других городов США со смесью самодовольства и снисходительности:

– Они словно в вечном отпуске, – фыркает обитательница Манхэттена. – Попробовали бы двигаться в таком темпе в Нью-Йорке – спеклись бы.

Главная проблема Медленного движения – как исцелить глубоко укоренившийся «психоз времени». Как научить нас, говоря словами одного из создателей Израиля Голды Меир, «править часами и не дать им править собой». Что-то в этом направлении уже происходит, хотя сдвиги пока не так ощутимы. Куратор лондонского Музея науки Дэвид Руни отвечает за великолепное собрание из 500 часов и хронометров: тут и древние солнечные, и водяные часы, и современные кварцевые, и даже атомные. Понятно, что у 28-летнего очкарика сложились тесные и сложные отношения со временем. Он носит на запястье устрашающе точные часы с радиоконтролем: спрятанная под обшлагом рукава антенна ежедневно принимает сигнал точного времени из Франкфурта. Если часы пропустят сигнал, в левом нижнем углу циферблата появится цифра 1. Снова пропустят – появится цифра два и т. д. Руни живет в постоянном напряжении.

– Когда я не слышу сигнала, мне кажется, будто я что-то очень важное упустил, – признался он мне.

Мы бродили по выставке хронометров, и приходилось повышать голос, чтобы слышать друг друга поверх бесконечного «тик-так».

– Когда на циферблате появляется цифра 2, я впадаю в панику. Тройка выскочила только один раз, и мне пришлось оставить часы дома, в ящике стола. Одна мысль, что они отстают на миллисекунду, выбила меня из колеи.

Руни сознает, что его поведение не вполне адекватно, однако думает, что остальные люди могут сохранить «нормальность». Многолетняя тенденция создавать все более точные хронометры наконец исчерпала себя: эти часы с радиоконтролем так и не вошли в моду. Люди предпочитают точности стиль, цепляют на запястье Swatch или Rolex. Руни видит в этом признак того, что наши отношения со временем начинают понемногу меняться.

– В эпоху промышленной революции жизнь строилась вокруг работы, человек уже не мог свободно распоряжаться своим временем, – рассуждает он. – Теперь наступила реакция: человечество дошло до точки и не желает дробить свое время на все более мелкие отрезки, отслеживать его со все большей точностью. Никто не хочет превращаться в одержимого, в раба времени. Есть даже элемент вызова: «Пусть начальство следит за временем, а мне оно зачем?» Через несколько месяцев после нашей встречи Руни тоже решил избавиться от одержимости временем. Вместо радиочасов, побуждавших его к лихорадочным подсчетам миллисекунд, он надел экземпляр 1960-х гг. с ручным подзаводом: они то спешат на пять минут, то отстают.

– А это уже моя реакция на излишнюю точность, – заявил он.

Руни умышленно выбрал часы с ручным подзаводом: теперь он контролирует время, а не наоборот.

– Не заведу их с вечера – они остановятся. Так что главный тут я, – говорит он. – Теперь время у меня в подчинении, а не я у него. Давление ослабло. Я перестал так отчаянно спешить.

Другие люди заходят по намеченному Руни пути еще дальше. Недавно я побывал в Германии, и мой переводчик с восторгом рассказывал, как ему хорошо без наручных часов. Он и так никуда не опаздывал: сверялся с мобильником. Но избавился от былой одержимости минутами и секундами.

– Без часов на запястье я сумел наконец успокоиться, – говорил он мне. – Теперь я могу сбавить темп, потому что циферблат не торчит у меня перед глазами, напоминая: «Не расслабляйся, не трать время, спеши, спеши!»

Безусловно, время сейчас – горячая тема. Как им распорядиться? Кто контролирует время? Как избавиться от связанного со временем невроза? Американский экономист Джереми Рифкин считает эти вопросы ключевыми для XXI в. «Разгорается борьба из-за политики, связанной со временем, – писал он в 1987 г. в книге “Войны времени” (Time Wars). – Исход этой битвы определит мировую политику на все грядущее столетие».

По крайней мере он определит будущее Медленного движения, это уж точно.