Читать книгу "Все способные держать оружие - Андрей Лазарчук"

07.06. Около 20 час Перекресток Большой и Малой Бранных. Кафе «Гензель и Гретель»

Я тихонько объяснял Гансу, что надо сделать, а он слушал и соглашался: конечно, какие могут быть проблемы? Да, да, разумеется… Мы сидели в крошечном кабинетике, передо мной стояла чашка кофе и блюдо с пирожными, и я никак не мог понять, почему меня от взгляда на них тошнит — пока не вспомнил, что не ел с утра. С поезда. Ганс задумчиво поскреб свои подбородки, покачал головой: горячее бывает только до пяти… но можно посмотреть, не осталось ли чего из закусок. Я был готов на все. Ганс принес поднос, сплошь заставленный маленькими пластиковыми тарелочками. Одного только языка — пять порций. Хлеб рижский, похвастался Ганс. Очаровательно… Пойду к клиентам, сказал Ганс, если что надо… Спасибо, Ганс. Думаю, этого хватит.

Ганс не был нашим агентом в полном смысле слова. Просто он однажды провел две недели на борту пассажирского «Юнкерса», захваченного мальчиками из «Зари России». Мальчики требовали освобождения своих из тюрем, а также, в виде бесплатного приложения, — восстановления России в границах 1914 года. «Юнкерс» мотался по аэропортам, пока не долетел до Бухары. Там мы его ждали — накануне эмир встречался с Толстым, и о чем-то таком они договорились. Мальчиков взяли без выстрела: просто впрыснули в систему вентиляции усыпляющий газ. Все это произвело на Ганса достаточно сильное впечатление, чтобы он сам предложил нам свои услуги. Теперь через него мы получали кое-какую необходимую информацию, а его кафе стало нашим почтовым ящиком и складом НЗ. Теперь, похоже, «Гензель и Гретель» послужит нам треффпунктом… хотя это уже следующая стадия операции… но, пожалуй, самая главная…

Я не заметил, как смел все. Включая пирожные. В брюхе возникла приятная тяжесть.

Как это Ганс таскает свой дирижабль? Побегай-ка весь день… Закатное солнце отражалось в черно-зеркальных гранях небоскребов-близнецов: РТА и издательского комплекса «ИНФРА». На крышу «ИНФРА» садился вертолет. Четверть девятого. Ну, что? Все на сегодня? И кроме того — здесь пять минут ходьбы… и деньги с собой… Почему-то сохло во рту. Я спустился в бар, взял две банки пива и вернулся. Пять минут туда и час там. Командор скучает в машине. Ну, поскучает еще. Как там, интересно, наши девочки? Наверняка в каком-нибудь дорогущем ресторане — позволяют угощать себя. Да, и позвонить Кристе… с улицы позвоню.

Идешь или нет? Ч-черт… Я продолжал сидеть и тупо дул пиво. Так. Случая больше может и не представиться, напомнил я себе. Последний тихий вечер. Появился Ганс, поманил: к телефону. Это была Валечка. Голосок у нее чуть подсел. Все замечательно, сказала она, как ты и говорил. Молодцы, сказал я, чего уж… успехов. Гад же ты, сказала она и повесила трубку. Я набрал номер Кристы.

Занято. Посидел, о чем-то напряженно думая, и набрал еще раз. Опять занято.

Ладно, Ганс, сказал я, пойду. Значит, завтра Сережа появится — часа в два. Да, забыл спросить: как с финансами? Нормально? А то мог бы подбросить…

Командор не скучал. В руках у него был вечерний выпуск «Садового кольца» на немецком, и читал он так внимательно, что не обратил на меня ни малейшего внимания. Я пристегнулся, пристегнул его, завел мотор. Командор продолжал читать. Пришлось вынуть из его рук газету.

— Куда едем? — голосом таксфарера осведомился Командор.

— К Пречистенским воротам.

И — хрен. Под сложносочиненным светофором при выезде на Никитские мы застряли.

По бульвару валило какое-то шествие. Толстозадый фургон, стоявший перед нами, перекрывал почти весь обзор, а мою попытку выйти из машины пресек патруль. Что забавно — в колонне было немало негров, и флаги над головами развевались какие-то экзотические. Кричали, пели — не разобрать.

— Что интересного в газете? — спросил я.

— Вот это самое, — Командор ткнул пальцем вперед. — Почитай, почитай…

Ага, вот оно, это самое: сто сорок женщин в Москве объявили голодовку, чтобы не допустить отправку в Африку русского территориального корпуса. На что фон Бесков резонно замечал: если треть африканских концессий принадлежит русским промышленникам, если из белых фермеров каждый четвертый русский, то почему бы русским юношам не поучаствовать в защите их интересов? Почему опять, в который уже раз, вся тяжесть периферийных войн должна лечь на немецкий народ?

Комментатор газеты, некий Козлов, окольными, полуразмытыми фразами пытался объяснить и фон Бескову, и читателям, что это все верно, но при нынешних непростых обстоятельствах не лучше ли пренебречь формальной справедливостью, чтобы не утратить нечто большее? Пол-полосы занимала стилизованная карта мира: полосатый Союз Наций, красный Рейх, желтая Япония, зеленая Сибирь. Белыми оставались Британия, Африка и европейская Россия. На них красовались жирные вопросительные знаки. Над картой было: «После Москвы…» Имелось в виду Совещание.

Н-да… посидеть бы и подумать над этой картой. Чертова война в Африке — как бритва у горла этого старого мира, такого, казалось, прочного и надежного… три равновеликие империи и Сибирь между ними — Сибирь, делающая бизнес в том числе и на своем геополитическом положении — в центре мира… и вот теперь одно лишнее движение, и покатятся головы. Впрочем, наверное, война — только симптом, а на самом деле все сложнее, ведь, скажем, еще пять лет назад нынешняя ситуация — вся — была просто немыслима, а отправка территориального корпуса туда, куда требовали интересы всего Рейха, воспринималась бы как дело чести. Вспомнить Бирму, вспомнить Месопотамию… Нет, что-то происходит с людьми, и поэтому веселые послушные негры начинают резать белых, а британцам приходит в голову, что американцы их не столько защищают, сколько оккупируют, потому что страны, завоеванные когда-то Германией, живут лучше и свободнее, чем отстоявшая независимость Британия, а русских вдруг потянуло на воссоединение разделенной когда-то России, хотя вряд ли кто объяснит, какой в этом практический смысл, и уж подавно никто не скажет, как это можно сделать без массированного кровопролития. И еще я подумал, что в поведении больших масс людей — народов, наций — проступает что-то общее с поведением человека, лишенного чувства боли.

Никогда не знавшего, что такое боль. И потому способного на самые замечательные эксперименты над своим телом… Додумать я не успел: Командор, как гонщик, на вираже обошел фургон и погнал по бульвару. Я оглянулся и успел заметить: за колонной демонстрантов шла шеренга солдат в белой тропической форме.

— Дальше куда? — откинув голову и как бы принюхиваясь, спросил Командор.

— До станции подземки.

— И?..

— Спустишься вниз, сядешь в поезд, доедешь до Кузнецкого, там пересядешь — и до конечной. Дальше — автобус сто двадцать девятый.

— То есть ты меня выгоняешь?

— Проследишь, чтобы живцов взяли гладко. И второе: надо найти два «мерседеса», за ночь перекрасить под полицейские, оборудовать соответственно. И поставить… — я задумался.

— Можно оставить в том же боксе.