Читать книгу "Девять с половиной недель - Элизабет МакНилл"

«Я должен быть на встрече, – говорит он. – Это заключительный этап сделки с Хандльмайер – просто формальность, много времени не отнимет». Он переодевается, вымыв посуду после ужина: другой костюм, хотя покрой идентичен тому костюму, что он снял два часа назад, цвет – темно-серый вместо темно-синего. Свежая светло-голубая рубашка, точная копия той, что надета сейчас на мне, галстук темно-серого шелка с узором из крошечных, винного цвета ромбов. Он произносит: «Хочу, чтобы ты сделала кое-что прежде, чем я уйду».

Он ведет меня в спальню и говорит: «Ложись». Привязывает мои лодыжки к спинке кровати, а левое запястье – к изголовью. И, присев на кровать, проводит правой рукой по моему правому бедру, с усилием скользит вверх и задерживает ребро ладони на животе движением мастера карате из боевика. На мгновение его большой палец задерживается на моем пупке, и я чувствую удивительно легкое нажатие. Он расстегивает две пуговицы на моей рубашке и обеими руками медленно распахивает ее. Рукава его костюма щекочут мне соски.

Мое дыхание прервалось уже, стоило ему только приказать мне лечь; он касается меня – и я начинаю дышать часто и мелко в ожидании следующего прикосновения. Я не могу найти удобного положения головы на подушке. Он берет мою правую, свободную руку. Удерживая ладонь в своей и не отрывая от меня взгляда, он облизывает каждый палец, пока с них не начинает капать слюна. Тогда он опускает мою руку мне между ног и говорит: «Хочу посмотреть, как ты доведешь себя до оргазма».

Он удобно располагается в кресле, в ленивой позе, закинув ногу на ногу, и на свежевыглаженном костюме обозначаются острые складки. Моя рука неподвижна. Он ждет. «Понимаешь… – произношу я надломленным голосом. – Я никогда…» Он не произносит ни звука. «Я никогда не делала это в чьем-либо присутствии. Меня это очень смущает».

Из пачки «Винстон» на прикроватном столике он берет сигарету, поджигает, неумело затягивается, скосив глаза, и прикладывает к моим губам. Мгновенье спустя мне приходится поднести руку к лицу, чтобы взять сигарету. «Ее это смущает», – повторяет он. Он говорит почти ласковым голосом, без тени насмешки, и в его словах не слышно злости, когда он произносит: «Ты не очень сообразительная, да? Ты еще не поняла, чем мы тут занимаемся».

Не отнимая сигареты от моих губ, он снимает часы с моего свободного запястья. «Я вернусь через пару часов, не позже». Он выключает лампу на столике и лампу в углу комнаты и тихо прикрывает за собой дверь спальни.

Меня колотит дрожь, и сейчас я, больше, чем когда-либо, убеждена, что мне потребуется вторая сигарета. На столике блюдце – оно заменяет мне пепельницу – и пачка «Винстон», но зажигалку, которую он купил, чтобы поджигать мои сигареты, он убрал обратно в карман. Нигде не видно спичек. Я беру наполовину выкуренную сигарету уголком рта, тянусь за пачкой, трясу ее, пока не выпадает сигарета, кладу пачку на живот, а пепельницу – возле правого бедра. Несколько минут я кручусь и извиваюсь в неудобных позах и наконец, раздавив под собой пачку, беру наполовину выкуренную сигарету рукой, прикованной к изголовью, прижимаю ее к незажженной в свободной руке, жду, беру в рот. На третий раз мне удается ее поджечь. Я не задаю себе вопросов: почему мне не удается мыслить достаточно ясно, чтобы с самого начала сообразить поджечь сигарету, держа ее губами, или почему я просто не освобожусь – это было бы гораздо легче, чем неуклюже возиться, покрываясь испариной…

Мое лицо снова заливает краска при мысли о том, что он (или кто угодно) может смотреть. И приходит в голову мысль: я впервые сказала «нет». Затем: глупость, мелодраматический бред. Я просто кое-что объяснила ему, то, чего он еще не знал обо мне. «Ему известно, что я готова на все», – говорю я вслух, но по-прежнему нерешительно, обращаясь к еле слышно жужжащему кондиционеру, к теням на потолке, к темной громаде комода в полумраке. Меня пугает, что слова, которые теперь звучат у меня в ушах, произнесла я. Пытаюсь представить, чего бы я не смогла сделать. Однажды я пробовала анальный секс с одним человеком, мне было больно, и мы прекратили – но я, без сомнения, сделала бы это еще раз, стоит ему только захотеть. Я читала, что некоторые испражняются друг на друга. Я никогда не пробовала этого, и от одной мысли мне становится плохо – уверена, что и он никогда бы такого не захотел. Но как бы я отреагировала на предложение оказаться связанной и избитой еще несколько недель назад? И есть ли разница между множеством способов, которыми он заставляет меня кончать, и мастурбацией у него на глазах, если это доставляет ему удовольствие? Но от стыда мне по-прежнему хочется крепко сомкнуть глаза, у меня холодеют ноги и зубы стучат друг о друга.

Почти десять лет назад одна моя хорошая подруга рассказывала, как она и ее любовник мастурбировали друг перед другом и как ей это понравилось. «Не волнуйся, – сказала она, когда у меня вырвалось (не прерывающимся голосом я произнесла это тогда, а с непроизвольным ужасом), что я бы не смогла этого сделать, никогда, ни за что. – Это просто то, что отличает тебя от других. У каждого свой заскок. Я терпеть не могу, когда мужчина засовывает язык мне в ухо, у меня мурашки по коже». Она захохотала.

Я повторяю громко: «Отличает от других. Отличает меня от других». Внезапно я проникаюсь ощущением значительности. Раньше я не обращала внимания на это. Это казалось пустой, расплывчатой фразой, но теперь передо мной встало отчетливое мрачное видение: виселицы на рыночной площади, самосуд толпы на полуденном солнце. И вот он стоит в дверях.

Он включает лампу на прикроватном столике, надевает мне на руку мои собственные часы, аккуратно продевая конец ремешка в обе петли; я обычно слишком нетерпелива, чтобы добраться до второй петли, поэтому от долгого неупотребления она очень тугая. «Ты рано начала мастурбировать». Я говорю со смехом: «Это догадка или уже обвинение? Как прошла встреча?» Он не отвечает. Я не отрываю взгляда от медных ручек комода, сосредоточив на них все свое внимание. «Мне кажется, лет в шесть, не помню». Он подсказывает: «И часто этим занималась, будучи взрослой». Я пускаюсь в рассуждения, которые отрепетировала в его отсутствие – разумные аргументы взрослого человека: свободный выбор, личные вкусы каждого и хрупкое равновесие близости против… Я сбиваюсь на неуверенное бормотание, оставляю в покое медные ручки и отворачиваюсь к окну, не в силах взглянуть на него. Он берет мое лицо в свои ладони и медленно поворачивает к себе. Неторопливо произносит: «Я хочу, чтобы ты была со мной, но не буду принуждать тебя остаться». Кондиционер автоматически меняет режим, издавая ровное гудение. Я открываю рот, но он осторожно прикладывает палец к моим губам. «Дело обстоит так, послушай. Пока ты со мной, ты будешь делать, как я сказал. Пока ты со мной, – он просто повторяет, не меняя тона, – ты будешь делать, как я сказал». И мгновение спустя, уже раздраженно: «Да господи, что такого-то?» И наконец, как ни в чем не бывало: «Попробуй еще раз. Я могу дать тебе крем. Приглушить свет?» – «Это единственное, – говорю я, снова отвернувшись лицом к окну. – Говори, я сделаю, что угодно, только не это».

Он поднимает трубку телефона возле кровати, по памяти набирает номер, произносит свое имя, диктует свой адрес, затем мой и произносит: «Пятнадцать минут». Затем берет самый большой из чемоданов с верхней полки шкафа и кладет на пол. В квартире есть мои вещи, которые я приносила из дома: в большой плетеной корзине, и в брезентовой дорожной сумке, и просто в бумажном пакете из магазина. Мою одежду (она всегда висит строго в левой половине шкафа) он, не снимая с деревянных вешалок, складывает пополам, и она аккуратно ложится на дно чемодана. Мой шарф, затем другой, ручка, которую он купил мне, чтобы я не пользовалась его ручкой, несколько книг из гостиной, полдюжины дисков, четыре пары туфель, белье, грудой сложенное во втором ящике комода, нераспечатанный флакон «Miss Dior» (он купил мне их в субботу) и второй – почти пустой.