Читать книгу "Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков"

– Хоффман, а ты откуда все это знаешь? – Ремизов, пока слушал монолог, все больше и больше удивлялся чуждой для него идее и непроизвольно хмурил брови.

– Вот что, господин лейтенант, – жестко отреагировал Хоффман, – зубрить и учиться – не одно и то же. Так вот, надо учиться. И по возможности слушать радио.

– Это какое же ты радио слушаешь?

– Би-Би-Си. А что?

– Костя, – вынырнул из-за спины Марков, – будешь в следующий раз слушать Би-Би-Си, меня позови, а то в этих бюллетенях сплошной туман, одни цифры. И вообще, что это за место – Баграм?

– Место как место. Был небольшой кишлак, а когда аэродром построили, разросся. Вот и все, – танкист пожал плечами. – Техникум там женский есть, бабы без паранджи по улицам ходят. Здесь это главный признак цивилизации. Иногда шустрые попадаются, но лучше с ними не связываться. А так, это наша крупнейшая база, там все есть, даже тактические ракеты. Жить можно, вам понравится.

– Мужики, нам отмашку дают. По машинам.

Вторгаясь в чужие миры

Она знала много властителей, но разве кто-то из них ее любил? Истерзанная, изможденная, заблудившаяся в Средневековье, эта азиатская страна стойко переносила все испытания, выпавшие на ее долю, но никак не могла угнаться за быстро меняющимся миром. На ее календаре шел только 1363 год. Северный сосед ей помог по-соседски, но все построенные дороги, аэродромы, дома, фабрики ничего не смогли изменить в патриархальном укладе жизни афганцев. А их было миллионы. Миллионы неграмотных людей, изо дня в день питавшихся грубыми кукурузными лепешками, для которых плов с бараниной и чай с сахаром были исключительно праздничными блюдами, а все познания об окружающем мире с благословения Аллаха и начинались, и заканчивались на саманной хижине, ветхой сохе и этом самом куске лепешки. Они жили племенами, родами, считали своих эмиров и шейхов данностью, смиренно поклонялись им, как того требовал Коран. Их господа в то время изучали европейские языки, ездили на белых машинах, покупали богатые дома в неведомых странах, отдыхали у теплого моря, их же собственная страна, Афганистан, продолжала оставаться обочиной мира. Вот и теперь преданные своим господам племена и кланы рвут ее на части, отвоевывая себе лучшее место под жарким солнцем. Одни ищут поддержки у Пакистана, Ирана, другие – у шурави, но в итоге все вернется на круги своя, к очередной войне. И на новом витке спирали, словно следуя древнему генетическому коду, все повторится заново.

Закончилось время короля Мохаммада Захир Шаха. Монархия не стала спасением страны, отжила свой срок и тихо отошла в мир иной, так и не сплотив разноплеменной народ. Короля откровенно жаль, при нем случилось все самое лучшее, что пережил Афганистан, при нем страна испытала настоящий экономический подъем. После переворота к власти пришел диктаторский режим Мохаммада Дауда, бывшего премьер-министра, а вместе с ним и «Парчам», таджикское крыло народно-демократической партии. По стране прокатилась волна репрессий и казней. Любая власть, которая опирается только на свою охрану и амбиции, недолговечна. Апрельская, саурская, революция вновь все перевернула с ног на голову, а для начала растерзала в собственном дворце Дауда и его семью. Лидер революции Тараки опирался на поддержку с севера и был задушен подушкой у себя дома по приказу своего же ученика и соратника Хафизуллы Амина, который, в свою очередь, все больше оглядывался на Запад. Под псевдодемократическими лозунгами начал восстанавливаться прежний диктаторский режим, который тем не менее нуждался в спонсорской помощи богатых родственников, как это случалось при Захир Шахе. У кормила власти теперь стояло другое крыло партии, «Хальк», но непостижимым образом не менялась суть правления, в стране снова начались репрессии и массовые казни. Меньше чем за год халькисты замучили и уничтожили двенадцать тысяч заключенных, которых они считали своими идейными противниками.

К этому времени в глухих провинциях, поближе к Пакистану и Ирану, как отторжение преобразований всех последних лет, на саудовских дрожжах набрало силу исламистское политическое течение. Одним из лидеров исламистской молодежи наравне с Хекматиаром и Раббани стал и Ахмад Шах Масуд, полевой командир, прозванный позже за смелость и неуступчивость Панджшерским львом. Теперь это течение питалось еще и законом кровной мести. Замученные и растерзанные взывали к отмщению, а большинство из них были улемами, религиозными учителями, исламисты с полным на то основанием объявили Кабульскому режиму джихад.

К зиме 1979 года узел внутренних афганских проблем затянулся настолько, что его оставалось только рубить. Естественное стремление народа к новой свободе, в то время как диктатор кровью утверждал свою власть, а исламисты насаждали шариат, совпало со стремлением Советского Союза обезопасить свои южные границы. Нужен был повод для вторжения, и он нашелся. Кто-то же должен был помочь Амину укрепить государство, пока оно не превратилось в опасный неуправляемый хаос, и в том, что помощь будет, диктатор не сомневался, но как же ему не хотелось просить о помощи русских! А он попросил. И не один, а много раз, словно предчувствуя неизбежность прихода к власти исламской оппозиции. Вежливые дипломатические отказы из Москвы его и радовали, и огорчали. Он показывал членам партии, что готов к сотрудничеству с шурави, и в то же время осознавал, что однажды его также задушат подушкой, если они, русские, не придут. Странную позицию занимали американцы. Они, явно заинтересованные в плацдарме рядом с враждебным для них Ираном и в подбрюшье Союза, не проявляли большой активности и как бы не возражали против интернациональной помощи с севера. Почему?

* * *

Вникать в дела Усачеву пришлось на ходу. Его батальон в составе полка предназначался для вполне определенной задачи: во что бы то ни стало заткнуть одну кровоточащую дыру, а именно Панджшерское ущелье, логово Ахмад Шах Масуда. Отменный полевой командир, боевик с университетским образованием, он обладал внешностью и манерами цезаря, а уж никак не дремучего феодала, его же подразделения только условно назывались бандами, они имели хорошую организацию и контролировали всю территорию на восток от Саланга и до Пакистана. А его прозвище Масуд, «Счастливый», говорило обо всем остальном. Через ущелье Пяти львов он открыто выходил на главную афганскую коммуникацию Хайратон-Кабул. Полку предстояло взять ущелье под свой полный контроль. «Славная задачка, – только и смог подумать комбат, когда услышал это известие на совещании у командира дивизии, – тут либо грудь в крестах, либо голова в кустах». До офицеров батальона эту информацию доводить не полагалось, некоторое время на ней еще будет значиться гриф секретности, хотя бывалым парням из соседних полков эта картина виделась безо всякого грифа. С Панджшером нужно было что-то решать уже давно.

В палатке штаба батальона все строго, точно, все по норме. Походная кровать для отдыха дежурного, застланная простынями, складной рабочий стол с радиостанцией и полевым телефоном, металлический ящик – сейф с картами и документами батальона, две лампы электрического освещения, керосиновая лампа, столы и стулья для служебных совещаний – вот и все убранство, регламентированное, как и вся армейская жизнь. Жизнь и регламент. Кажется, они несовместимы, в этом сочетании совершенно нет места свободе, но стоит ли размышлять о своей свободе, когда ты, не задумываясь, отбираешь ее у других, у своих офицеров, солдат, насаждаешь дисциплину. Зачем? Ну это просто. Боевую задачу способно выполнить только обученное, организованное подразделение, в котором воля и власть отданы одному человеку – командиру. То есть ему, Усачеву. Однако и сам он никак не мог привыкнуть к тому, что его дни оказались замкнуты четырьмя точками круга: комнатой в офицерском модуле, вот этой палаткой рядом с пыльным земляным плацем перед расположением батальона, парком боевых машин и стрельбищем. Одно дело – выехать на учения на считанные дни, и другое – на неопределенный срок, конец которого теряется за горизонтом, в фиолетовой дали. Но стоит только идентифицировать жизнь как службу, и все встанет на свои места. И круг разорвется, и будет все иначе. Уже скоро.