Читать книгу "Курбан-роман - Ильдар Абузяров"

Все бесполезно, как отрезало. Нам уже не о чем было говорить. Нас словно разделило белое безмолвие времени и пространства. Ни музыки, ни общих друзей, ни общей юности, ни влюбленности. Ничего.

В надежде я посмотрел на бледное лицо Гануси, но та тоже растерянно молчала. И тогда, не выдержав этого странного молчания, которое уже затянулось более чем на два дня со времени нашего приезда, я наконец-то решился на отчаянный и нечестный по отношению к тете Зосе поступок. Достал из нагрудного кармана пиджака свое любимое фото выпускного концерта балетного училища. Сценка из “Лебединого озера” – когда еще Марыся и Витуся были неразлучными подругами. В пуантах, в белых пачках маленьких лебедей – они выглядели, как две пушинки на голубой от софитов глади сцены. Как их воздушество принцессы…

– Стасик, посмотри внимательней, – попросил я, – неужели ты их совсем не помнишь?

Я протянул черно-белое фото взявшихся за руки Марыси и Витуси.

Стасик нехотя повернулся, и вдруг в его взглянувших на фотографию глазах появился осмысленный блеск.

– Откуда это у тебя? – спросил он, протягивая руку: мол, дай.

– Так ты их все-таки помнишь! – обрадовалась Ганушка.

– Да, разумеется, я их помню, – сказал Стасик. – Когда я лежал в коме, когда я уже был по ту сторону этого глупого бессмысленного мира, те два ангела спускались ко мне.

– Зачем? – спросил я после паузы, которую гроссмейстерски взял Стасик.

– Зачем? А я не знаю, зачем… я так и не понял. Кажется, они пришли, чтобы помочь мне пройти по тонкому, как натянутая скрипичная струна, и острому, как нерв, как лезвие сабли, мосту на ту сторону реки. Они хотели поддерживать меня под руки, потому что сами очень легко по нему двигались.

– Ты уверен, Стасик? – переспросила Ганушка.

– Нет, не уверен. Сейчас мне уже кажется, что они провожали меня под руки в обратную сторону, да, точно, они не пускали меня на мост, с которого я вот-вот должен был свалиться, потому что был очень неуклюжим. Да, точно, они, наоборот, отговаривали меня, не пускали, закрывая мне дорогу. И балансируя на этой сабле с удивительной легкостью и грацией.

– Еще бы, – заметила Гануся, когда мы вышли на улицу и коснулись подошвами снега мягкого, нежного, словно распластанного под ногами шкура ягненка. – Все-таки они были первоклассными балеринами.

И белые снежинки, кружащие вокруг собственной оси, делающие невообразимые па, тоже были балеринами. В Белостоке все уже было припорошено, перепахано белым снегом, словно белыми листами, дающими каждому из нас еще один шанс на спасение.

– А по мне – так нет ничего удивительного, что они предоставили Стасе возможность еще раз сыграть каприсы Паганини, – заметил я.

Снег все кружил и кружил. Перед глазами у меня стояли Витуся и Марыся, с легкостью перепрыгивающие с одной остроконечной снежинки на другую.

В каждом из нас есть внутренний мост Сират; он же внутренний меч, позволяющий переходить из бытия в небытие. Он как дамоклов меч над пульсирующей шеей. Он ближе к нам, чем яремная вена. Он сечет и ранит в самое сердце, думал я, вспоминая наш последний разговор в музыкальном кафе.

А еще я верил, что в конечном итоге мы оказались счастливее Стасика, потому что, хотя он и был любим двумя самыми красивыми девушками мира, и не просто любим, а любим самозабвенно и самоотверженно, к сожалению, он не помнил их жертвенной любви. А мы помнили.

Сокровенные желания

(Из цикла «Заповедник для Любовей»)

Девочка Ляйне никогда не приходила с пустыми руками. То принесет ластик и скажет: это тебе от братца Вяйне, то байковое одеяло и скажет: это тебе от сестрицы Хеллы, а то и просто пакетик с вилком капусты и головками лука – это уже от дядюшки Вилько и тетушки Ульрики, которые настоятельно просят тебя, Арве, хорошо питаться.

И хотя я часто злился на девочку Ляйне – мол, зачем она мне принесла ластик, лучше бы принесла карандашик, с его помощью хотя бы можно затыкать окна поролоном и нейлоном. Но, с другой стороны, что бы я делал без девочки Ляйне, не зайди она однажды утром или вечером и не принеси она однажды пакетик с вилком капусты и головками лука.

Ведь весь смысл моей жизни в том и заключался, что однажды девочка Ляйне придет ко мне вечером или ранним-ранним утром и воскликнет:

– Как?! Арве?! Ты разве еще не собрался? Ведь нам уже давно пора ехать к сестрице Хелле и братцу Вяйне на хутор в Вышнюю Финляндию. Я же тебе говорила! Ведь дядюшка Вилько уже отремонтировал ту часть дома, где мы с тобой будем жить, а тетушка Ульрика уже выхлопотала для нас визы.

Да, весь смысл моего существования в те холодные осенние вечера заключался в том, чтоб вот так лежать кверху пузом и мечтать о Лапландии. К тому же теплое одеяло от сестрицы Хеллы вполне заменяло карандаш, которым так удобно затыкать щели в окнах капроном или нейлоном.

Если я успевал дотемна собраться с духом и выйти из дома, а темнеет в этих местах осенью рано, то мне, Арве, удавалось немного подышать свежим воздухом и пообщаться со знакомыми. И день проходил не в одних пустых мечтаниях.

Чаще других на улице мне попадалась Ульрика, но не та добрейшая тетушка, а торговка семечками, что торгует у светящегося огнями “Дет– ского мира”, а еще рыбак Вялле и писатель Оверьмне. А иногда я, Арве, встречал девочку Ляйне, что выгуливала перед сном двух своих собачек, таких забавных, похожих на хомячков или сусликов…

А однажды, когда Арве был не в духе и когда к нему забежала девочка Ляйне, он спросил-таки ее: ну зачем ты мне подарила ластик, и она ответила: как, это не я тебе подарила ластик, а братец Вяйне, к тому же этот ластик из Финляндии, и он может стирать даже чернила, потому что это особый ластик.

– Ну посмотри, какой он легкий, Арве!

– Но у меня нет чернил, и нет карандаша, и даже угольков нет, потому что, ты же знаешь, я не разжигаю камин, – продолжал супиться Арве, хотя на самом деле в душе он уже был рад тому, что Ляйне принесла ему ластик, потому что ластик этот из Финляндии от братца Вяйне.

– Но ты можешь рисовать пальцами на стеклах, когда они запотеют.

– Но мои окна никогда не запотевают, потому что я не разжигаю камин.

В общем, Арве был не в духе. И злился.

И на следующий день я был тоже не в духе, и тогда я решил подарить ластик, что мне принесла девочка Ляйне, кому-нибудь еще, ну, например, местному писателю Оверьмне. Они тогда шли по улице вдвоем – рыбак Вялле и писатель Оверьмне. О чем-то оживленно беседовали, точнее, рыбак что-то болтал, бултыхая у себя за щеками языком и размахивая нескладными руками, а местный писатель все больше слушал.

– На, – протянул я писателю ластик, – тебе нужнее.

– Зачем мне, у меня полно ластиков.

“И правда, – подумал я, – глупо предлагать ластик местному писателю”.