Читать книгу "Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй"

Экстренный выпуск «Нью-Йорк Геральд». Три часа утра.

СТРАШНЫЙ ПОЖАР: Величайший, самый ужасный пожар, который постиг город со времен великого пожара в декабре 1835 года, разрушил всю нижнюю часть города. По лучшей оценке, дотла сгорели три сотни зданий…

Мой взгляд дрогнул, не решаясь двигаться дальше.

По первым оценкам, ущерб составил от пяти до шести миллионов долларов…

В глубине души я уже знал, но только сейчас, несмотря на свое плачевное физическое состояние, в полной мере осознал: в дым над Гудзоном ушла уйма денег. Это было очевидно. Но не дома и доллары мучили моего беспамятного брата, хотя, судя по складке между бровей, он все равно был пьян в стельку. Единственное оправдывающее качество Вала заключается в его методе подсчета потерь от огня. Этот кодекс выбит глубоко в его груди, жесткий и неизменный. И потому саднящая боль, сильнее, чем от собственных ран, ударила меня, когда я прочитал:

Ужасный взрыв унес множество жизней.

В конечном счете, слава Богу, погибших оказалось только тридцать, и это при всем том дьявольском разгроме.

Но даже тридцать – слишком большое число для Валентайна. И для меня. По любому счету.

Глава 3

Папские страны Европы из года в год изрыгают на наши берега своих невежественных, суеверных и выродившихся жителей, которые уже претендуют на высочайшие привилегии граждан, и даже на саму страну.

Американское общество протестантов в защиту гражданских и религиозных свобод от посягательств папизма, 1843 год

Если вам не повезло в Нью-Йорке, главное – знать, как с этим справиться: нужно выкручиваться.

Валентайн и я, а нам было, соответственно, шестнадцать и десять, когда однажды мы проснулись единственными Уайлдами, быстро овладели этой жизненно важной хитростью. И потому три дня спустя пожара, вполне держась на ногах, хоть и вздрагивая от любого громкого звука, как помойный кот, я знал, что мои возможности ограничены: либо я приму предложение Вала работать в полиции, либо мне придется переехать за город и изучать сельское хозяйство. Поэтому я решил: раз уж я явно оказался в непрерывном кошмаре, то начну с полицейской работы. И брошу ее, как только подвернется что-нибудь получше.

Утром двадцать второго июля, когда сквозь летнюю вонь пробивался сильный ветер с океана, я направился вниз по Спринг-стрит, мимо торговцев ананасами и шарманщика на Гудзон-сквер, на поиски жилища. Которое поможет выкрутиться. При пяти сотнях в год мне нужно будет здорово выкручиваться. Ник платил меньше, но там в мою ладонь падали пятерки, двушки и доллары, брошенные безумцами в одних рубашках. Денежки, которые звенели у нас с Джулиусом в карманах, когда мы расставались в конце смены. Жалованье – совсем другая штука, стабильная, но пугающая. Теперь я увижу только долю прежних заработков, если не рассматривать всерьез вымогательство лишних звенелок у мадам.

Районы Нью-Йорка меняются быстрее, чем его погода. На Спринг-стрит, где живет Вал, обитают самые разные люди: американцы в синих сюртуках, воротники выпущены на лацканы, шляпы тщательно вычищены; веселые цветные девушки в убийственно ярких лимонно-желтых и потрясающе оранжевых платьях; самодовольные священники в коричневой шерсти и тонких чулках. На Спринг-стрит есть церкви, есть закусочные, от которых пахнет свиными отбивными с луком. Это не Бродвей к северу от Бликера, где возмутительно богатое светское общество и их слуги презрительно посматривают друг на друга, но это и не Шестой округ.

А я направлялся именно туда.

Когда я вошел в этот район по Малбери-стрит, держа в кармане пару ядовитых долларов Вала, я сразу понял, что на этой улице забытых Богом католических страданий нет никаких ухищрений, которые можно обернуть себе на пользу. Следом я подумал: «Боже, храни Нью-Йорк от вестей о погубленном вдали картофеле».

Я узнал, куда первым делом попадают толпы эмигрантов, непрерывным потоком хлещущих на причалы Саут-стрит: весь следующий квартал состоял из ирландцев, собак и крыс, которые делили общих блох. Я никогда не сидел в одной лодке с нативистами[13], но сейчас просто не мог сдержать спазмы отвращения. Людей было слишком много, они бродили туда и сюда, и мне пришлось сосредоточить внимание на ком-то одном, чтобы голова не закружилась. Я смотрел на сонного крестьянского мальчишку лет тринадцати в протертых на коленях штанах, босого, но в синих чулках, который прошагал мимо меня в угловую бакалейную лавку. Он обогнул бледную подгнившую капусту, сложенную у входа, и направился прямо к виски-бару. Его осанка вполне соответствовала зданию. Шестой округ выстроен на болоте Коллект-понд, но даже если вы об этом не знаете, то все равно задумаетесь, почему дома склоняются под безумными углами, сшивая дикими стежками небо.

Я перешагнул через дохлую собаку, недавно сбитую повозкой, и двинулся дальше, пробираясь сквозь толпу. Все мужчины целеустремленно направлялись в лавки, продающие несъедобные овощи, руки женщин от тяжелой работы были краснее их рыжих волос, а дети… все дети выглядели измученными и голодными. Я заметил только одного почтенного мужчину. Священника с идеально круглой головой, голубоватыми глазами и в тугом белом воротничке. Но он помогал самым убогим из всех местных жителей. Или так я надеялся.

Нет, на Малбери американец не сыщет никаких ухищрений. Мое лицо жарилось на солнце, и пот пропитывал и так влажную повязку. А может, и не пот. Но мне не хотелось об этом думать.

Микеланджело не работал над моим лицом, но оно вполне мне подходило. Овал, стремящийся к юношеской округлости, почти такой же, как у брата. Широкий и высокий лоб, выгнутая дугой линия волос, неопределенно светлые волосы. Прямой нос, небольшой рот, нижняя губа чуть выгнута вниз. Светлая, несмотря на жаркие летние месяцы, кожа. Правда, раньше я никогда не разглядывал особо свою черепушку, поскольку если мне хотелось провести часок-другой с лодырничающей дочкой лавочника или озабоченной горничной из гостиницы, я всегда получал желаемое. Значит, лицо было вполне себе. Если мне хотелось покувыркаться, я не тратил ни цента. Мне говорили, что я нечасто улыбаюсь. Видимо, поэтому многие люди желали поделиться со мной историей своей жизни, после чего совали пару восьмушек, за терпение.

Сейчас я совершенно не представлял, на что я похож. Боль и так уже заставила меня стащить у брата пузырек лауданума, и я не собирался добавлять к ней эстетический ужас.

– Ты дуралей, – заявил брат, покачивая головой, пока он тщательно обжаривал кофейные зерна. – Ради Бога, не рубись на меня. Взгляни на себя мимоходом, и хватит.

– Отвали, Валентайн.

– Слушай, Тим, я отлично понимаю, почему ты поначалу держался в тени, ты тогда был еще пискуном и все такое, но…