Читать книгу "Нечаев вернулся - Хорхе Семпрун"

Но в тот вечер Пепе Рамиресу хотелось побыть в одиночестве. Он сел на каменную скамью, колокола звонили к вечерне. Счастливые слезы подступили к горлу. Пепе уже готов был дать им волю. Но тут он заметил по другую сторону площади конную статую, которой в детстве здесь не видел. Охваченный мрачными предчувствиями, он встал и подошел поближе. Увы, предчувствия оправдались. Это была статуя генерала Франко, высившегося во весь свой карликовый рост на огромной бронзовой лошади, с маршальским жезлом в вытянутой руке. Генералиссимус собственной персоной.

Рамирес с отвращением ушел с площади.

Вскоре он понял, что никто и не думает сносить памятник. Статуя Франко так и будет стоять здесь, напоминая о прошлом, и никого это не волнует. Наверно, это нормально, ничего туг не скажешь. Да он ничего и не говорил. Он готов был понять, что таков закон истории. Переход к демократии в Испании не нуждался ни в фейерверках, ни в реванше, ни в каких бы то ни было аутодафе. Но это было нестерпимо. Нестерпима была мысль, что статуя генералиссимуса переживет его, Пепе Рамиреса. Ему представлялось, как он лежит в фамильном склепе, пожираемый червями, а на его опустевшую скамейку преспокойно взирает бронзовыми глазами бессмертный Франко: нет, смириться с этим было выше его сил.

Пепе все бросил и уехал обратно в Париж, где у него не было никаких личных счетов ни с одной из многочисленных конных статуй.

В ту среду, 17 декабря, Рамирес проснулся от мучительной боли в левой ноге. В последнее время это случалось часто. Началось с того, что у него стала постоянно ныть пятка. Молодая особа, державшая по соседству кабинет педикюра, напророчила ему усиление болей, сказав, что у него, видимо, растет шпора. Ее пророчество оказалось точным диагнозом, подтвердившимся на рентгене. В больнице он спросил у женщины-врача, не может ли этот лишний отросток пяточной кости, если за ним правильно ухаживать, стать новой Евой. Врача очень насмешила нарисованная Рамиресом картина, как из его пятки во сне появляется несказанной красоты женщина.

Ему объяснили, что, когда рост шпоры прекратится, прекратятся и боли. И вот он ждал, с поразительным терпением, чтобы в его пятке созрела наконец новая Ева. Временами он сильно страдал и практически не мог наступить на ногу.

Так было и в то утро. Но не пойти на похороны Макса, друга всей жизни, он не мог. Поэтому он взял трость, припасенную для таких случаев, и в назначенное время явился на Монпарнасское кладбище.

Именно эта небом посланная трость Рамиреса и спасла жизнь Эли Зильбербергу.

У Пепе мгновенно сработал старый рефлекс. Нажав кнопку автоматического опускания стекла, он просунул трость наружу и стукнул мотоциклиста по запястью. Пистолет упал в сточный желоб у тротуара.

Тут Морис Зерфлюс понял, что происходит. Он ударил по тормозам, развернул машину боком и толкнул мотоцикл передним бампером. Но убийца оказался выдающимся ездоком. Он не потерял управления, въехал на тротуар, оторвался от них и стрелой умчался по улице Флерюс.

Эли Зильберберг выскочил из остановившейся машины, чтобы подобрать пистолет. Потом они посмотрели все пятеро друг на друга, слегка потрепанные, ошарашенные, бледные.

— Ну, ребята, — воскликнул Рамирес со своим неподражаемым акцентом, — мы, оказывается, еще на что-то годимся!

Они возбужденно рассмеялись.

IV

Старший комиссар Роже Марру мчался как сумасшедший по Северному шоссе с включенной сиреной и проблесковым маячком. Возле Ла-Шапель он свернул по окружной дороге на восток и гнал по ней почти до Порт-д'Орлеан, до съезда на бульвар Журдан и улицу Томб-Иссуар.

Инспекторы Дюпре и Лакур ждали его в сквере Жоржа Ламарка.

«Это касается Нечаева».

Так и сяк вертел он фразу Сапаты. Единственную действительно важную. Но ее нельзя было понимать буквально, потому что Нечаев умер в 1974 году. Потому что Даниель Лорансон, сын Жюльетты и его приемный сын, умер двенадцать лет назад в Гватемале. Видимо, напоминая о Даниеле, Сапата хотел дать ему знать, что это связано с «Пролетарским авангардом». Что тоже было загадочно, ибо все бывшие члены этой организации давно стали законопослушными гражданами и заняли блестящее положение в деловом мире. Разве что кто-то из них сохранил связи с террористами?

Марру не терпелось поскорее оказаться на месте, начать действовать.

Когда-то давно, когда еще все удивлялись, что он пошел работать в полицию, Роже Марру говорил, что сделал это из любви к философии. Любви неутоленной или утоленной не вполне.

В девятнадцать лет он ушел с подготовительных курсов, где был одним из лучших учеников, и бросился с головой в водоворот Сопротивления. А после войны, как говорится, жизнь затянула. В сорок пятом он попал в комиссию по делам гестапо и абвера. В ее задачи входило изучение архивов, выявление тайных агентов, еще находившихся на свободе, и расследование кое-каких темных дел времен оккупации. Это подтолкнуло его принять не столько по призванию, сколько по инерции временный пост в службах контрразведки. А затем, продолжая плыть по течению, он подал документы на конкурс в уголовную полицию.

При чем же тут философия?

Роже Марру отвечал — в начале своей карьеры, потом никто уже не задавал ему таких вопросов, — что, как известно, главная цель философии — это установление истины. Пожалуй, это даже единственная ее настоящая цель. И всякое философское размышление теряет смысл — по крайней мере, в метафизическом аспекте, — если доказывается, что обоснованных критериев истины не существует и есть только, в лучшем случае, формальные критерии проверки.

Таким образом, говорил Марру своему собеседнику или самому себе, когда другие перестали его спрашивать, если истина — главное, то можно понять ремесло сыщика. Это одна из немногих профессий, где истину действительно ищут и доказывают. Где все еще стремятся — спасибо фразеологии! — пролить на нее свет. Знаете, что говорил Аристотель? Нет, конечно, не знают его собеседники, что говорил Аристотель. А он говорил, что мы ведем себя перед очевидностью фактов как ослепленные летучие мыши перед светом дня.

Высветить истину, даже если она слепит глаза, — вот мое ремесло.

Упрямое соблюдение этого принципа делало карьеру Роже Марру неспокойной, полной взлетов и падений. А теперь, когда ему уже недолго оставалось до пенсии, он умело вел свой корабль по тихим водам будней в уголовном отделе, где личная инициатива не требовалась. И более того, была нежелательна. В общем, он жил как живется, хотя по-прежнему не вписывался ни в какие стандарты и нормы. Молодые инспекторы слышали о нем самые противоречивые отзывы, но всегда смешанные с восхищением. Как бы ни оценивались его взгляды, он был личностью легендарной.

Но по сей день его любовь к истине оставалась неутоленной в деле Нечаева. Факты не убеждали его — слишком уж они были очевидны.

В 1974 году, когда французский консул в Гватемале переслал им документы Даниеля, Марру взял на месяц отпуск и отправился в Центральную Америку. Он проделал весь путь своего пасынка, исходя поначалу из тех скудных сведений, которые сумел получить в консульстве.