Читать книгу "Для молодых мужчин в теплое время года - Ирина Борисова"

И вот теперь, когда все уже случилось - Марина переехала к нему, и у его мамы синусовая кардиограмма, я, надо же, наконец, признаться, не воспринимаю это как окончательно захлестнувшее. Я отламываю от крепенькой сыроежки кусок толстой ножки, чтобы посмотреть, не червивая ли, кошусь на Марину.

Я помню, как мы стояли с ней у окна в школьном туалете. Марина курила и вдруг сказала: - Вчера я стала женщиной, это очень больно... - Я во все глаза на нее смотрела, а она покровительственно улыбнулась. Что такое всегда было во мне, зачем ей вечно надо было показывать именно мне свое превосходство? Что такое было и в ней, почему я всегда хотела, но не могла от нее отлепиться? Я вышла за Алика, родила, развелась, у нее сменялись странные красавцы в "Жигулях", модные дедушки на "Волгах", я спрашивала, она кривилась, говорила "дерьмо", не называла он так лишь Тольку Федоренко.

- Брать мне замшевое пальто за пятьсот? - советовалась одна из объектовских девиц, и все сокрушенно цокали: - Такие деньги, непрактично, не бери, а Марина безапелляционно заключала: - Конечно, брать, живем-то один раз!

- Маринка, у тебя такой бюст, как ты влезаешь в сорок четвертый? спрашивали ее. - Просто у меня очень узкая спина! - убежденно заявляла она с такой значительностью, будто объявляла, наконец, конструкцию работающего вечного двигателя.

Все это бесило меня, я думала, может, от зависти, но в глубине души знала - нет, просто мы по-разному живем, верим в разные вещи: я вечно ищу себе цели и смыслы поглобальнее, Марина убеждена, что все вокруг - для нее, и пытается и никак не может выбрать среди этого всего самое подходящее. И почему-то каждую из нас выводит из себя иная точка зрения - Марина тоже необъяснимо бурно взорвалась однажды, когда я с невинным любопытством приподняла и потрогала волан ее фирменного коротенького платья. - А если я? - вдруг со злобой дернула она вверх мою вполне традиционную юбку, я отскочила, оглянулась, постучала по лбу.

Наверное, каждая из нас не до конца уверена в своей правоте, потому нам и не расстаться, мы жадно наблюдаем друг за другом, а теперь вот она будет жить у Саши. Я останавливаюсь в своем грибном круженье, подымаю голову, смотрю на нее сквозь паутину сухих еловых веток и первый раз спрашиваю: Ну, и зачем? - Знаешь, Надька, - сразу поняв, отвечает она, - запретили мне аборт, слишком было много, а, главное, перед этим только что был. И, вообще, не грех и мне обзавестись, - она тянется, ломает лезущий в глаза сук.

- А Сашка тебе зачем? - спрашиваю я.

- А куда я с дитем и мачехой в коммуналке? - удивляется она. - Да и названье это "мать-одиночка" - сплошное сиротство, поживу пока, бывает дерьмо и похуже...

Это все она произносит с вызовом, специально, чтобы спровоцировать меня высказаться. Я поворачиваюсь, быстро шагаю к дому.

Сашу мы видим уже из окна. - Вот он! - вздрагиваю я от Марининых слов. Он идет очень быстро, куртка нараспашку, чуть не бежит, что-то там, наверное, еще случилось.

Он входит, кидает куртку, не здороваясь даже с Кимом.

- Так вот, Петров, идите, подпишите акт! - тонким голосом заводит Ким. Саша будто не слышит, быстро идет за свой стол, открывает ящик, вынимает бумаги, роется, находит какой-то лист с формулами, смотрит.

- Оглох что ли? - с любопытством спрашивает Бенедиктович. Ким удивленно глядит из-под очков.

Саша поднимает голову, вроде, замечает Кима, соображая, морщит лоб - не может, наверное, понять, что еще надо этому.

- Петров, ты меня понял, иди акт подпиши! - предлагает Ким уже сурово. - Какой акт? - в недоумении спрашивает Саша. Ким с Бенедиктовичем возмущенно раздувают щеки, и в два голоса начинают причитать на тему, как Саша может еще спрашивать, когда об этом знает весь объект! Это для них, как для двух старых сплетниц - важнейший аргумент. Саша слушает, начинает краснеть признак того, что сейчас он их что-то такое скажет: Саша всегда в ответ на хамство сначала краснеет, потом, набычившись, бросается отражать, как затравленный, неловкий неумеха-гладиатор:

- Я что-то не пойму, Петров, - еще раз повторяет Ким.

- А иди ты на ...! Будешь еще тут! - с неожиданной злостью восклицает Саша и опускает голову в расчеты. Толька одобрительно крякает, Марина в недоумении смотрит, я - тоже, никогда Саша при всех не ругался. Бенедиктович, побурев от негодования, рубит кулаком по столу: - Ладно, пошли, Николай Иваныч, в другом месте мы! ... - Ким не привык к такому обращению, он даже ничего не может сказать, или это восточная сдержанность еще не обдумал, что будет делать.

Они уходят, я спрашиваю: - Что там было-то? - Да, - неопределенно поводит Саша плечами. Толька встает, выходит; следом, поджав губы, Марина.

- Что? - спрашиваю я.

- Он показал статью Фрезера - помнишь, у которого аналог. Если так, как в статье, считать коэффициенты, у нас будут совсем плохие характеристики.

- Он дал тебе?

- Помахал перед носом, статья непереводная, журнал ему нужен.

- Что будешь делать?

- Поеду в город, в Публичку, закажу.

- Прямо сейчас?

Саша кивает, берет куртку. Я соображаю - сейчас он еще и самовольно уйдет с работы, полезет в дырку в заборе - через проходную сейчас не выпустит охрана, до конца работы еще далеко.

- Может, подождешь уж до конца? - просительно щурясь, предлагаю я. Ким ведь озвереет...

- Пошел он... - говорит Саша, и я вижу, ему совсем уже все равно.

- Постой, я провожу до дырки, - говорю я тогда, быстро натягиваю куртку, и мы идем по коридору мимо курящих Тольки, Марины, Бенедиктовича. Куда это? - летит вслед Бенедиктовичев окрик, но дверь хлопает, мы вприпрыжку сбегаем под горку, углубляемся в лес, прыгаем по кочкам через болото, сворачиваем по тропинке направо. Мы идем быстро, мелькают стволы берез, еловые ветки, черничник, под ногами кое-где грибы, вот и забор, проволока, дыра. Мы останавливаемся. Он поворачивается ко мне, взгляд его отчаянный, в глазах - слезы. Он хватает концы воротника моей куртки, сжимает их кулаками, спрашивает: - Ты-то хоть понимаешь?

Я молчу, потому что не все я понимаю. Он ждет, что я отвечу, но я думаю, неужели, когда Федька вырастет, с ним тоже может случиться что-нибудь такое?

- О чем ты думаешь? - спрашивает он.

- О Феде, - отвечаю я, и он опускает голову.

- Прости, - говорит он, отпуская мой воротник. - Если Тузов прав, значит, вообще, все зря, тупик, мне и раньше казалось, у тебя нет такого чувства?

- Было, ты же знаешь, - улыбаюсь я. - Было и прошло, и ты помог.

- А сейчас? - спрашивает он.

- Сейчас я еще не поняла, - говорю я.

- Слушай, Надя, - вдруг решительно говорит он, беря меня за руку. Но в этот момент шуршат кусты, мы оборачиваемся, из-за дерева появляется самая толстая объектовская охранница, за нею - Ким - когда успел выследить! Стой, буду стрелять! - орет охранница, и в правду, хватаясь за кобуру.