Читать книгу "Плюс один стул - Маша Трауб"

Говоря о верующей бабушке, Петя немного приврал. Да, Евдокия Степановна была крещеной, но в Бога не верила. Она верила в обычных людей, которые были причислены к лику святых. Житие их баба Дуся читала, как увлекательный роман. Некоторые ей нравились, другие не очень. Причины были известны только самой бабе Дусе. Вот Февронию, например, баба Дуся не любила. Не понимала как женщину. А заморского святого Спиридона Тримифунтского уважала за то, что исцелял от неизлечимых болезней, помогал обрести кров. Так она рассказывала маленькому Пете, который благодаря бабе Дусе неплохо ориентировался в святых, мучениках и творимых ими чудесах.

Правда, за достоверность сведений он бы не поручился – баба Дуся рассказывала ему жития, как сказки. Могла и прибавить что-нибудь, чего не было, для красочности. Петя любил слушать бабу Дусю, особенно, когда она рассказывала про «басурман», сражения и завоевания, в которых проявили себя святые. И ему тоже казалось, что он, обычный мальчик, может сделать ка кое-нибудь дело, чудо, о котором потом все будут рассказывать. На службы в церковь баба Дуся не ходила. Правда, иногда выбиралась в храмы, где хранились святыни – к вещам святых баба Дуся относилась с большим уважением и верила в их чудодейственную силу. Вот в пояс Богородицы верила, в частичку истлевшей ткани, снятой с мощей… И вставала в четыре утра, чтобы пораньше добраться, увидеть, приложиться, попросить. Просила она за картошку, которая опять выросла гнилая и мелкая. Просила за яблони, чтобы в этом году плодоносили. А то в прошлом даже ведра не набралось. Просила за неведомых ей людей, которых увидела по телевизору. За телеведущего, который ей нравился, тоже просила, чтобы все у него хорошо было. Еще просила, чтобы моль не донимала – вот вчера шкаф открыла, а корки апельсиновые не помогли. Моль шубу сожрала. А шуба хорошая была. Жалко. Но пришлось на помойку выбросить. За себя и родных не просила. Считала, что нельзя, некрасиво вроде как.

– Бабуль, а то, что просишь, сбывается? – спрашивал ее Петя.

– Так кто ж знает? – пожимала плечами бабуля. – Как проверишь-то?

– Ты же помнишь, что попросила. Это же как желание, – удивлялся Петя, – сбылось или не сбылось.

– Ох, милый. Сегодня кажется, что сбылось, а завтра, глядишь, и вроде как нет. Это от человека зависит. Вот я думаю, что сбылось, и на душе легче. Яблоки-то в этом году точно будут. А просила я за них в прошлом. Так что, считай, сбылось. А про картошку – так я сама виновата. Не поливала. Ноги-то болели. А потопчись с утра со шлангом… Да и вскопали плохо. Вот и нет картохи. Тут только на себя пенять.

– А ты думаешь, святые тебя слышат? Как они понимают, что тебе нужно? Людей-то много.

– Думаю, слышат. Только выбирают те желания, что важнее. Ну и бог с ней, с картохой. У других-то беды поболе моих. Вот я думаю, что их и слышат в первую очередь.

– Тогда и ты попроси что-нибудь важное и серьезное. Так и проверим – сбудется или нет.

– Незачем их зря тревожить. Ты, главное, рядом, я еще хожу. Роза тоже нервы мне треплет. Так что все хорошо. Грех жаловаться.

Роза Герасимовна, вторая Петина бабушка, была еврейкой, привезенной в Москву в раннем детстве из Польши. Она считала себя атеисткой, но Петя ел у бабушки то треугольные пирожки – гоменташен, то мацу. Что, впрочем, не мешало Розе Герасимовне совместно с Евдокией Степановной красить яйца и печь куличи на Пасху. Эти две бабушки заключили негласное перемирие и соблюдали приличия. Поэтому Петя должен был держать в строжайшем секрете, что баба Дуся рассказывает ему про святых и показывает иконки – строгих мужчин и некрасивых женщин с недобрыми, вытянутыми лицами. Точно так же он ни за что на свете не мог рассказать бабе Дусе, что ходил с бабой Розой в магазинчик при синагоге, где она объясняла, что значит «кошерное» и к какому празднику она покупает вино.

В детстве Петя больше боялся бабу Розу, признавая за ней неформальное лидерство. Именно баба Роза теперь являлась ему в кошмарах, строго грозя пальцем. Наверное, потому, что она умерла, а баба Дуся жила, все так же возилась с картошкой, которая никак не урождалась, и к ней Петя должен был приезжать на выходные, чтобы «разобрать мебель».

Баба Дуся, устроившая на даче мебельный склад, никак не могла расстаться ни с одним предметом из старых гарнитуров. Даже табуретку выбросить у нее не поднималась рука. И задача Пети заключалась в том, чтобы перенести тумбочку или стул из одного угла комнаты в другой, с террасы в чулан, из чулана на террасу. После смерти Розы Герасимовны все ее нехитрое имущество в виде кухонного гарнитура из карельской березы, который был предметом многолетней зависти Евдокии Степановны, ей и отошло. Но гарнитур, так красиво смотревшийся на кухне Розы Герасимовны, оказался неудобным – стол слишком большой, стулья чересчур тяжелые. Массивный диван из гостиной, перетянутый незадолго до смерти хозяйки тканью оливкового цвета в рубчик, был неимоверными усилиями доставлен на дачу Евдокии Степановны. Диван не разбирался, не складывался и не помещался даже в грузовой лифт. Пока грузчики прилаживали диван, ставя его то на попа, то боком, то вдоль, то поперек, лифт замигал лампой, дернулся и сломался, не выдержав нагрузки. Евдокия Степановна, руководившая погрузкой, тогда перекрестилась, решив, что сватья не желает расставаться с имуществом. Но отступать Евдокия Степановна не привыкла. Диван спустили на руках, благо этаж был третий, и довезли до деревни за бешеные деньги, потому что далеко. Но и там вожделенный диван, на котором любила сиживать Роза Герасимовна и который придавал ей практически царственный и неприступный вид, отказался проходить в дверь.

– Бабуль, давай его до мусорки отвезем, а? Или на дрова порубим? Уже забесплатно, за счет фирмы, – предложил один из грузчиков, молодой парень, который в силу молодости не имел достаточно терпения.

– Я тебя сама сейчас на дрова порублю, – пригрозила баба Дуся, но грузчиков отпустила.

Двое суток диван стоял во дворе, вмиг растеряв все свое достоинство и величие. На рубчике появились следы птичьего помета, который размыл неожиданно хлынувший дождь – баба Дуся не успела прикрыть диван пленкой. Через два дня она вызвала в срочном порядке Петю и специалистов из фирмы по установке железных решеток на окнах.

– Сымайте, – велела она.

Специалисты стояли в нерешительности – еще ни разу их не просили «сымать» решетки, красивые, железные, с ковкой, поставленные ответственно и без халтуры.

– Бабуль, может, не надо? – спросил Петя, хотя знал, что спрашивать бесполезно.

– Надо.

Прекрасные кованые решетки были безжалостно выдраны, окно распахнуто, и те же специалисты, которые чуть не плача ломали то, что только недавно поставили, пропихнули-таки диван в окно. Решетку назад они тоже приладили, но уже так, на честном слове, больше для вида. Впрочем, Евдокия Степановна осталась довольна – диван Петя дотолкал до стены и плюхнулся на несколько раз засохший и снова намокший помет.

– Ты так хотела? – спросила он.

– Да, – ответила Евдокия Степановна, изображая радость. Опять сватья ей испортила все удовольствие – диван-то оказался хламидой, ящиком в обивке. Никакой красоты и ценности. Про ценность Евдокия Степановна специально осведомилась, пригласив реставратора. И тот заверил, что диван привезен из Прибалтики, сколочен на совесть, но цена ему – три копейки. Обычный диван, в советские годы – роскошь, а сейчас – грош. Порубить на дрова и все дела – гореть хорошо будет. Но Евдокия Степановна реставратору не поверила – не могла Роза Герасимовна так трястись над своим диваном, если бы не видела в нем особую ценность.