Читать книгу "Самурай - Сюсаку Эндо"

«С этими коварными японцами…»

Чтобы распространять веру в Японии, нужно было прибегать к хитростям. Над бухтой, забитой плотами и бревнами, с громкими криками носились морские птицы, то взмывая ввысь, то едва не касаясь воды. Миссионер мысленно представил себя в пурпурной епископской мантии, но мечта его оплодотворялась не обычным честолюбием, а долгом – нести Слово Божье.

«Господи, – молился он, прикрывая глаза от соленых брызг прибоя, – если я могу послужить Тебе…»

Хибара, которую чиновники отвели Миссионеру здесь, в Огацу, стояла у самой бухты, в значительном отдалении от лачуг плотников и подсобных рабочих. В ней была одна-единственная крохотная комната, в которой он и спал, и молился.

В ту ночь море шумело сильнее, чем обычно. Миссионер только что слушал его рокот, когда возвращался в хибару по темному побережью, зажав в руке письмо от отца Диего из Эдо. Он высек огонь и зажег свечу; колеблющееся пламя, со струившейся к потолку ниточкой черного дыма, запечатлело на бревнах его огромную тень. В тусклом свете он распечатал письмо, и перед его глазами всплыло плаксивое лицо глуповатого Диего.

«Прошел уже целый месяц, как вы покинули Эдо. Положение здесь не ухудшилось, но и не улучшилось. – Почерк у Диего был совсем детский, какими-то корявыми, мелкими буковками он заполнял весь лист бумаги. – По-прежнему христианство запрещено, и нас здесь терпят только потому, что правителю известно, что, кроме нас, никто не возьмет на себя заботу о прокаженных. Но рано или поздно нас тоже изгонят отсюда, и мы вынуждены будем бежать на северо-запад.

К сожалению, я не могу сообщить вам ничего отрадного. Иезуиты из Нагасаки снова отправили осуждающие вас письма в Манилу и Макао. По их словам, вы, прекрасно зная о гонениях на христиан в Японии, предпринимаете шаги, направленные на то, чтобы побудить Его святейшество Папу способствовать установлению торговых связей между Японией и Новой Испанией. Они утверждают, что ваши действия чрезвычайно опасны для распространения христианства в Японии, и если они будут продолжаться, из Манилы и Макао в Японию по-прежнему будут направляться ничего не ведающие об этой стране молодые миссионеры, что, несомненно, вызовет гнев найфу и сёгуна. Иезуиты уже не раз посылали донесения в Макао, в которых содержались обвинения в ваш адрес. Очень прошу вас, действуйте осмотрительно, учитывая все это…»

Пламя свечи искажало черты Миссионера. Ему удавалось справляться с овладевавшим им порой искушением совершить плотский грех, но побороть буйный нрав он был не в силах. Болезненное самолюбие – их семейная черта – приносило ему временами немало страданий. Его лицо покраснело от гнева.

«То, что иезуиты испытывают ко мне зависть, вполне понятно: найфу и сёгун держат их на почтительном расстоянии, им не удалось добиться благосклонности японских правителей – вот в чем все дело».

Веруя в того же Бога, служа той же Церкви, они – потому только, что принадлежат к другому ордену, – питают к нему отвратительную зависть, клевещут на него – этого он не мог им простить. Вместо того чтобы вступить с францисканцами в открытый бой, достойный мужчин, иезуиты лгут, интригуют, как евнухи при дворе китайского императора.

Шум моря, словно распаляя его гнев, становился все громче. Миссионер поднес свечу к письму Диего. Язык пламени лизнул бумагу, исписанную детскими каракулями, она побурела и с треском, точно трепетали крылышки тысяч мотыльков, вспыхнула и сгорела. Письмо, вызвавшее гнев Миссионера, исчезло без следа, но сердце его не обрело покоя. Сложив ладони, он опустился на колени и стал молиться.

«Господи, – шептал он. – Господи, Ты же знаешь, кто Тебе верный слуга в этой стране, они или я. Обрати меня в камень – для этих бедных японских верующих. Как Ты назвал камнем одного из своих учеников».

Миссионер и не заметил, что то была не молитва, а поношение недругов, нанесших удар по его самолюбию.

– Падре.

Из темноты послышался голос, и он открыл глаза: в дверном проеме тенью вырисовывался человек. Миссионер помнил лохмотья, которые были на нем. Это был тот самый человек, которого он исповедовал днем за грудой бревен. Мужчина смотрел на Миссионера с той же грустью, как и в тот раз.

– Входи.

Стряхнув с колен пепел сгоревшего письма, Миссионер встал. Грустное лицо мужчины чем-то напоминало лицо Диего с красными, словно опухшими от слез глазами. Не переступая через порог, человек стал заунывным голосом умолять, чтобы Миссионер взял его с собой в плавание, он готов на какую угодно работу. Его изгнали из Эдо, и он пришел сюда, но только из-за того, что он христианин, все сторонятся, ругают его, и если он останется здесь, новой работы ему ни за что не найти.

– Мы, христиане, только об этом и мечтаем, – скулил он.

Миссионер покачал головой:

– Нет, вы не должны уплывать отсюда. Если вы покинете эту страну, кто же будет опорой для священников, которые вскоре приедут сюда? Кто возьмет на себя заботу о них?

– Падре еще долго не смогут приехать…

– Нет, очень скоро во владения Его светлости из Новой Испании приедет много священников. Вы об этом еще ничего не знаете, но Его светлость обязательно это сделает.

«Пройдет немного времени, я вернусь в эту страну, и вместе со мной будет много священников – ради пришедшего ко мне человека, ради себя самого я обязан свершить это, – прошептал Миссионер. – И тогда меня сделают епископом. Главой всех миссий в Японии».

Поглаживая рукой дверную раму, мужчина слушал Миссионера с еще более грустным лицом, чем прежде. Свеча совсем оплыла, и взметнувшееся высоко пламя осветило спину уходившего.

– Прощай. Расскажи о том, что я говорил, всем своим товарищам. Скоро вашим мучениям придет конец. Я обещаю это.

Плечи и спина мужчины, как и днем, были усыпаны опилками.

Крестьяне, собравшиеся в передней, ждали появления Самурая. Это были выборные трех деревень долины Ято. Они сидели на корточках, временами кашляя и шмыгая носом.

Когда из глубины дома в сопровождении Ёдзо вышли дядя и Самурай, кашель и шмыганье сразу же прекратились.

Самурай устроился на возвышении у очага и внимательно оглядел крестьян. На их лицах оставили свой след годы, снежные вьюги, голод, непосильный труд. Лица, привыкшие к терпению и покорности… Из этих крестьян ему предстояло выбрать слуг – они должны отправиться с ним за море, в Новую Испанию, которая им даже во сне не снилась. Согласно приказу из замка, каждый член миссии мог взять с собой не более четырех человек.

– Мы хотим сообщить вам хорошую весть, – самодовольно заявил дядя, не дав Самураю раскрыть рта. – Я думаю, вы уже слышали об огромном корабле в Огацу. По приказу Его светлости он отправляется в далекую страну южных варваров. – Дядя с гордостью посмотрел на племянника. – На этом корабле поплывет Рокуэмон. В качестве посланника Его светлости.

Однако крестьяне продолжали тупо смотреть на Самурая и дядю, не выказывая ни волнения, ни восхищения. Они были похожи на старых, ко всему привычных собак, безучастно наблюдавших за движениями хозяина.