Читать книгу "Шаман - Ной Гордон"

Защитный футляр Мэг возненавидела. Ей куда больше понравился подарок, который Гарри Лумис сделал Робу, пожелав ему хорошо провести время. Это был флакон с бесцветной жидкостью, оксидом азота, получившим название «веселящий газ» среди студентов-медиков и молодых врачей, которые частенько использовали его забавы ради. Роб накапал жидкости на тряпку, и они с Мэг вдохнули его перед тем, как предаться любовным утехам. Результат получился весьма неожиданным: никогда еще собственные тела не казались им такими нелепыми, а физический акт — таким комичным и абсурдным одновременно.

Кроме постельных удовольствий их ничто не связывало. Когда акт получался медленным, между ними возникало некое подобие нежности, а когда коитус становился неистовым, в нем было больше отчаяния, чем страсти. Когда они разговаривали, она обычно или сплетничала о пансионе, и тогда Роб скучал, или вспоминала о Старом Свете — эти воспоминания причиняли ему боль. Ни душевно, ни интеллектуально они не сроднились. Вызванное химикатами веселье, случившееся с ними один-единственный раз благодаря оксиду азота, больше не повторялось, поскольку их сексуальные игрища оказались чересчур шумными; и хотя пьяный Лем находился в забытьи, они прекрасно понимали: им просто повезло, что их секрет не раскрыли. Они смеялись вместе еще раз лишь однажды: когда Мэгги зло пошутила, что пузырь, наверное, раньше принадлежал барану, и окрестила его Старым Рогачом. Роба беспокоило, что он так использует ее. Заметив, что нижнее белье у нее штопано-перештопано, он купил ей новое — чтобы заглушить чувство вины. Подарок ее чрезвычайно обрадовал, и он сделал карандашом набросок в своем дневнике: пухлая девушка с круглым, как у кошки, улыбчивым лицом, сидящая в свободной позе на его узкой кровати.

Он с удовольствием изобразил бы и многое другое, увиденное им в Новом Свете, если бы после врачебной практики у него оставались силы. Образование свое он начал на отделении изобразительных искусств в Эдинбурге, взбунтовавшись против медицинской традиции Коулов, мечтая только о том, чтобы стать живописцем, из-за чего родственники считали его тронутым. На третьем году обучения в Эдинбургском университете ему сказали, что определенные способности у него есть, но весьма скромные. Он был слишком прямолинеен. Ему не хватало художественного воображения, умения видеть все словно сквозь дымку. «У вас есть огонь, но маловато жара», — весьма деликатно, но слишком откровенно объяснил ему преподаватель портретной живописи. После этих слов Роб пребывал в подавленном состоянии, пока не произошли два события. В пыльных архивах университетской библиотеки он обнаружил анатомический рисунок. Это было очень старое, возможно еще времен Леонардо да Винчи, изображение нагого мужского тела, нарочно разрезанного для демонстрации внутренних органов и кровеносных сосудов. Рисунок назывался «Второй прозрачный человек», и юноша с удивлением и радостью понял, что он выполнен одним из его предков: внизу сохранилась подпись — «Роберт Джеффри Коул, в подражание Роберту Джереми Коулу». Это говорило о том, что в его роду были и художники, а не только лекари. А два дня спустя он случайно забрел в операционную, где ему привелось увидеть Вильяма Фергюсона — гения, который проводил хирургические операции твердой рукой и со скоростью молнии, чтобы свести к минимуму шок пациента от ужасной боли. Именно в тот момент Роб Джей впервые понял всех своих многочисленных предков — докторов Коулов, поскольку осознал, что никакое, даже самое великолепное полотно никогда не сможет быть дороже жизни одного-единственного человека. И в это самое мгновение медицина призвала его к себе.

С самого начала обучения он понял, что обладает даром, который дядя Рейналд, ведущий общую практику недалеко от Глазго, называл даром Коулов: способностью, держа пациента за руку, определить, выживет он или умрет. Это было шестое чувство диагноста: частично — инстинкт, интуиция; частично — сигнал от унаследованных датчиков, которые никто не мог ни назвать, ни понять; но чувство работало, пока его не притупляло злоупотребление алкоголем. Для врача это был настоящий подарок, однако сейчас, на чужбине, он только угнетал дух Роба Джея, потому что в Восьмом районе умирало куда больше людей, чем в других местах.

Район, проклятый Богом, как Роб в последнее время стал его называть, поглощал большую часть его жизни. Ирландцы приезжали сюда с самыми радужными надеждами. В Старом Свете чернорабочий получал шесть пенсов в день, если находил работу. В Бостоне безработица была ниже и рабочие зарабатывали больше, но трудились они по пятнадцать часов в сутки, семь дней в неделю. Арендная плата за жилье, пусть и в трущобе, здесь была выше, продукты питания стоили дороже, и к тому же здесь у них не было ни садика, ни самого крошечного участка земли, где они могли бы выращивать какие-нибудь ягоды, ни коровы, дающей молоко, ни свиньи — сало на бекон. Район ужасал его нищетой, и грязью, и отсутствием самого необходимого; все это должно было довести его до отчаяния, но почему-то, наоборот, стимулировало, заставляло работать подобно навозному жуку, пытающемуся сдвинуть с места целую гору овечьих экскрементов. Воскресенья ему следовало бы посвящать отдыху, использовать короткую передышку, чтобы прийти в себя после отупляющей работы в течение ужасной недели. По утрам в воскресенье даже Мэг получала несколько свободных часов, чтобы сходить на мессу. А Роб Джей каждое воскресенье снова возвращался в район, освободившись от необходимости действовать в соответствии со списком, составленным по бланкам вызовов. Он получил возможность жертвовать несколько часов собственного времени — часов, которые ему не было нужды воровать. Он почти мгновенно приобрел настоящую, хотя и абсолютно неоплачиваемую воскресную практику, ибо всюду, куда ни глянь, он видел болезнь, и жар, и немощь. Очень быстро по району разлетелась молва о враче, который умел разговаривать на древнем гэльском языке, объединяющем шотландцев и ирландцев. Когда они слышали, как с его губ срываются звуки их прежнего дома, даже самые отчаявшиеся и самые пропащие души светлели. «Beannacht De ort, dochtuir oig! Да благословит тебя Бог, молодой доктор!» — кричали они ему вслед на улице. Один человек сказал другому о пареньке-враче, который «говорит на языке» — и скоро он говорил на гэльском каждый день. Но если на Форт-хилл он пользовался всеобщим обожанием, то в Бостонской клинике дело обстояло наоборот. Неожиданно там стали появляться многочисленные и самые разношерстные пациенты с рецептами от доктора Роберта Джея Коула: он выписывал им лекарства, костыли и даже еду — как средство лечения недоедания.

— Что происходит? Что? Их нет в списках пациентов, рекомендованных нашими спонсорами, — жаловался мистер Вильсон.

— Это те жители Восьмого района, которые больше всего нуждаются в нашей помощи.

— Как бы там ни было, нельзя позволить хвосту вертеть собакой. Если вы хотите и дальше работать на нашу клинику, доктор Коул, вам придется придерживаться ее правил, — строго отчитал его мистер Вильсон.

Одним из его воскресных пациентов был Питер Финн из Хаф-Мун-плейс, который порвал себе икроножную мышцу: ему на правую ногу упала корзина с фургона — он как раз стоял на причале и получал деньги за половину рабочего дня. Место разрыва, перевязанное грязной тряпкой, уже опухло и болело, когда он наконец показал ногу врачу. Роб вымыл и сшил неровные куски плоти, но предотвратить заражение ему не удалось, и уже на следующий день он был вынужден снять шов и поместить в рану дренажную трубку. Инфекция распространялась с ужасающей скоростью, и через несколько дней дар сказал ему, что, если он хочет спасти Питеру Финну жизнь, ногу следует ампутировать.