Читать книгу "Четыре с лишним года - Олег Рябов"

Людей в полку порядком поубавилось, многие, уже калеками, отправились в тыл. А ведь воюем сущий пустяк. Мой друг, помначсвязи полка, с которым мы неразлучны, первый раз был ранен под Холмом, и только успел вернуться, как вчера с перебитой кистью руки отправился окончательно в ваши края. Возможно, ему повезло, по крайней мере, многие так считают. Люди кончились, и война автоматически умолкла.

30.07.42

Что-то редко я стал получать письма из дома. Сначала они шли через 10–15 дней, я считал это нормой, затем интервал увеличился до месяца, а теперь второй месяц пошёл и ни привета, ни ответа – негоже получается! Правда, время летит с головокружительной быстротой, сначала летели дни, я их считал, затем пошли месяцы, а скоро, возможно, пойдут года. Да, эти быстрые месяцы являются сгустком чего-то большого, непередаваемого. Как хочется попасть домой, но отсюда, до тех пор пока здоров, это невозможно. А мне пишут, что дома побывали почти все, но про войну вам рассказали мало, ведь они немцев-то видели, как льва в зоопарке.

Маме хочется на меня посмотреть, так это будет очень, очень не скоро. Между прочим, 8-я гвардейская – наша предшественница – легендарная Панфиловская дивизия, уехала на переформирование в Алма-Ату. Вот это повезло! Ох, как нам хочется повторить их маршрут. Пусть чужой, неродной город, но как бы было приятно. Оттуда «земляки» шлют нам подарки, хорошие папиросы, прекрасный табак, жалею – Лёле не могу прислать.

Да, а интересно было бы попасть мне в Горький в моих обносках. Вероятно, Лёгочка и Игорь ходили там в военном обмундировании и на них приятно было смотреть. А я только ночью смог бы пройти по городу. Моя шинелька – она мне всё: и одеяло – расстегнув хлястик, я завёртываюсь в неё весь с головой и ногами, – и подушка. Я вытираю об неё и лицо, и руки, режу на ней хлеб и селёдку, вытираю ею ложку и котелок. Она подпалена, пробита осколками мин и пола её прожжена зимой на костре. Сапоги в вечной непросыхающей грязи. И вот так бы попасть на Свердловку.

31.07.42

Занятный день! Когда нет войны, когда кругом тихо, переживания бывают более выпуклы. Вот двадцать дней очень тяжёлых боёв прошли, как все прежние дни войны, а сегодняшний день, вероятно, навсегда останется в памяти. Была гроза, дождь загнал меня в деревушку. Жителей, конечно, нет, их давно всех эвакуировали из этих страшных мест, только в некоторых полуразбитых домах живут наши. В одном из таких домишек с выбитыми ставнями я встретил полкового гармониста. Лил дождь, он играл мне грустные мелодии, я закурил, снял ремень, пилотку, так как после бега очень вспотел. Он заиграл «Синий платочек», и я вспомнил наши пластинки (крутите ли вы их?). Дождь стал утихать, и в середине этой песенки вдруг слышу свист, шум, и первый снаряд разрывается под окном. Я падаю на пол, в ушах звон, на голову летят доски, земля с разбитого потолка, а снаряды рвутся один за другим. Гармониста как ветром сдуло. Я бросаюсь в дверь – открытая со всех сторон площадка, снова доски летят, – спасаясь от осколков, ложусь на пол, затем залезаю под крыльцо, но что такое гнилое крыльцо, а снаряды продолжают со свистом лететь. Я не знаю, куда деться, бегу в сарай – соломенная полураскрытая крыша; новый разрыв снаряда укладывает меня на навоз, где я и лежал какое-то время. Налёт закончился, и всё стихло.

Дождь перестал, на улице, наряду с приятным запахом после грозы, пахло пороховым дымом, который стлался вдаль сизой дымкой. Вылезали из-под домов люди, несли в санчасть раненых, во дворе в предсмертных судорогах билась лошадь – осколок распорол ей живот, и все кишки вывалились наружу. Из-за уходящих рваных облаков выглянуло весёлое солнышко: я вбежал в дом, взял ремень, пилотку – и мигом из села. Через несколько минут я уже шёл вдоль ржаного поля, под ногами текла быстрая речка, в небе после грозы пели десятки жаворонков. Кругом было всё так обычно для тёплого июльского дня. Только сзади, в деревушке, остались суетящиеся, немного побледневшие люди. А война здесь вообще-то окончилась, и мы находимся в относительно спокойном месте. И вот, когда я шёл по полю, со звоном в ушах, мне стало неприятно от только что пережитого и очень не хотелось, чтобы это повторилось.

Тасе хочется в лес и на речку, а мне надоели эти кругом шумящие речки и эти нигде не кончающиеся леса. Правда, по мирному времени это красиво, но жить в болоте и под непрекращающимися дождями надоедает. Лето кончается, а дороги так и не просохли, о лесе и не говорю. Ходить приходится так, что иногда зачерпываешь полные сапоги.

14.08.42

«Ну, что ж, мы были в жарком деле,

Пройдут года – заговорят,

Как мы под тридцать лет седели

И не старели в шестьдесят».

Вот теперь я могу написать, что всё кругом монотонно и однообразно. Каждый день похож на прошедший, бывают изредка неприятные дни, но мне кажется, что если рядом рвётся снаряд, к этому всё равно не привыкнешь. А снаряды сейчас падают по принципу «на кого Бог пошлёт»: стреляют не по целям, не по дорогам, а равномерно по всем лесам, по-артиллерийски это называется обстрелом по площадям. Вот и вся здешняя война. Самолёты исчезли и стали в диковинку. Все взоры направлены на юг. Скоро осень, а лета так и не было. Восьмой месяц я не слышал гудка паровоза и с зимы не видел автомашин. Полгода не видел людей, обычных, как вы, полгода без кино, без театра. Недавно пришёл на батарею, там была женщина-врач; я что-то стал объяснять человеку и сказал нецензурное слово и только после сообразил, что по старой, забытой морали, которая существовала там, дома, которая, вероятно, существует и сейчас, такие вещи говорить не положено. Самое интересное теперь – это сны; в них повторяются недосягаемые картины прошлого, и вот под впечатлением снов я пишу письма. На днях я во сне возвращался домой, приплыл на пароходе и подымался по лестнице наверх. На скамейке сидели Лёля и Леночка, и мы пошли тихонько по Откосу. За Волгой, как всегда, красиво садилось солнце. И вдруг, возможно, близкий разрыв снаряда перебросил меня во сне сразу из прошлого, через 1000 километров, как бы в настоящее. Я во сне видел летящие самолёты и разрывы падающих бомб, залезал под корни какой-то сваленной сосны, а осколки летели медленно-медленно, сбивая на пути большие сучья, которые накрывали меня. Внутри опять всё напрягается – даже во сне, сколько резких переходов.

В общем, я переключился на сны, писем не жду ни от кого и только мечтаю о письме из дома. Сначала мне хотелось, чтобы писали друзья и знакомые, и я просил об этом, а получал такие ответы, что мне стало тошно. Во мне сейчас ничего не пошевельнётся, если на глазах снаряд разорвет человека. Маме не нравилось, что я много смеюсь, так вот, мама: Лукинов людям говорит, что за всё время лейтенант смеялся один раз – и это верно. Конечно, я улыбаюсь, но это не прежний беззаботный смех. Не подумайте, что я изменился, я такой же, как и год назад. Только потолстел и пожирнел трошки, стойку на руках, пожалуй, не сделаю, но знаю, что в день могу проходить, не уставая, по 40 километров.

25.08.42

Таська! Без меня замуж не выходи. Чуток обожди, говорят, всё-таки нечестно сейчас устраивать свою личную жизнь, когда так много, очень много хороших людей рискуют ею для всех остальных