Читать книгу "Мир до и после дня рождения - Лайонел Шрайвер"

— Конечно, почему бы и нет?

Путь из закутка, где располагался их столик, через зал, затем вниз по лестнице, на каблуках, ступенька за ступенькой требовал предельной концентрации внимания и напоминал повторение ритмичного детского стишка. Рука Рэмси опять зависла у ее талии, разумеется не касаясь.

На улице Ирина подумала, что в словаре непременно должно быть слово для определения такой погоды: температура была не высокой, но и не низкой. Понижение на один градус заставило бы пожалеть о не пришедшей в голову мысли о жакете, повышение же непременно заставило появиться на лбу капельки пота. Сейчас же температура не требовала дополнительной одежды, не заставляла жалеть об отсутствии освежающего ветерка. Оно должно существовать, это слово, произносимое со счастливым придыханием, следующее за восторженным возгласом, — беспечность, временное освобождение от обязательств, словно время должно и может остановиться. Как правило, температура на улице — это всегда сражение; только сейчас она стала причиной бескрайнего восторга.

Они шли по тротуару, держась несколько ближе друг к другу, чем было прилично. Вина. В этот вечер не было ничего, что должно вызывать чувство вины. Что же касается той короткой прогулки до Чаринг-Кросс, она будет лишь помнить о том, как близко он были друг к другу. Подойдя к «ягуару», Ирина смутилась. После легко струящегося разговора в «Омене» между ними опять возникла прежняя неловкость. Она слишком много выпила (четыре большие рюмки саке). Она даже не могла вспомнить свое состояние после курения марихуаны, чтобы найти повод не желать этого и отказаться. Дома на кухне остывают пироги с начинкой из ревеня, которые необходимо убрать в морозилку. Она устала — по крайней мере, должна была устать. Может позвонить Лоренс и, не застав ее дома в два часа ночи, вообразит, что произошло нечто ужасное.

Но отказ от предложения Рэмси прозвучит трусливо, вечер в день рождения будет омрачен отказом. Если позвонит Лоренс, она всегда может сказать, что они с Рэмси угодили в одну из тех комичных пробок, которые возникают в Лондоне в самые неожиданные часы и в самых невероятных местах. Порой, если вы допустили ошибку, приходится продолжать действовать в соответствии с обстоятельствами.

В машине оба ехали хмурые. Вместо того чтобы радоваться предстоящему времяпрепровождению, Ирина ощущала себя одиннадцатилетним британцем на экзамене «илевенплас», определяющим, будет ли она заниматься кардиологией или мыть общественные туалеты. Большинство коллег Рэмси происходили из убогих кварталов Восточного Белфаста или самых отвратительных районов Глазго. Как только игроки в снукер расправляли крылья, они незамедлительно переезжали. Однако Рэмси родился и вырос в Клапаме — некогда отстроенном быстро, но хорошо, теперь же мрачном, беспричинно довольном собой районе, с неожиданно высокими ценами на жилье, которое можно было бы назвать «стильным». Возможно, для того, чтобы подчеркнуть свое пролетарское происхождение, Рэмси первым делом переехал в район кокни Ист-Энд.

Разумеется, пролетарским его жилье не назвать — Рэмси принадлежал целый викторианский особняк на Виктория-парк-Роуд, на южной границе с Хакни. Ирина много раз бывала в доме во времена работы с Джуд, именно здесь произошла их словесная перепалка, приведшая к ссоре. Жаждавшая крови, Джуд раскритиковала почти все рисунки Ирины, обозвала ее «тряпкой», о которую Лоренс вытирает ноги, а за меланхоличное спокойствие назвала «лунатиком». И все потому, что Ирина позволила себе назвать тривиальным последнее творение Джуд «Большая пасть» (рассказ о собаке, которая постоянно лаяла, и никто не мог заставить ее замолчать, пока ей, наконец, не кинули мячик, который она поймала пастью и перестала лаять, и вся семья ее очень полюбила). Ирина тогда сказала: «Даже дети поймут, что ты пытаешься дать им понять, что следует замолчать». Но Джуд не желала подчиняться логике: «А если тебе дать мячик, ты все равно будешь говорить, да? Ты меня достала».

Джуд назвала Ирину «пассивно-агрессивным человеком» — термин последнее время часто употребляется для определения людей агрессивных — и объяснила, что прием с мячом нужен был ей, чтобы описать тяжесть и ограниченность существования в мире, населенном такими, как Ирина.

«Ягуар» качнулся, въезжая на подъездную аллею, заставляя прервать размышления.

Ирина не стала разыгрывать роль принцессы и сама распахнула дверцу машины. Однако, когда она следовала за Рэмси к темному входу и поднимаясь по лестнице, ее кольнуло неприятное ощущение, показавшееся зловещим предзнаменованием, словно она входила в страну Оз или замок Горменгаст, где действуют совершенно другие законы, казалось, что стены библиотеки сейчас разъедутся, открывая путь в подземелье тайн. Ей слышалось тихое, выразительное повествование, так обычно читают книгу маленьким детям: «Ирина поднялась по массивным ступеням усадьбы высокого незнакомца. Перед ней распахнулась огромная, тяжелая дверь и захлопнулась следом с лязгом и грохотом. Девочка вспомнила, но слишком поздно, что мама наказывала ей никогда не садиться в машину к незнакомому мужчине. Правда, мама никогда не предупреждала, что нельзя заходить в дом к незнакомому мужчине, особенно без сопровождения ее старого друга Лоренса. Мама всегда считала дочь умной девочкой».

В доме по-прежнему были темная антикварная мебель и восточные ковры, однако некоторые, наиболее ценные экземпляры, которые Ирина хорошо помнила, исчезли. Последствия брака у женщин часто проявляются в увеличении ягодиц; а у мужчин планы на счастье скорее выливаются в материальные потери. Складывается впечатление, что женщины вынуждены хранить свое прошлое, тогда как у мужчины его попросту крадут.

Четыре отметины на темном ковре свидетельствовали о том, что здесь стоял кожаный диван, на котором они когда-то сидели, а те следы остались от тумбы со столешницей из розового мрамора, которой она восхищалась.

Белые квадраты на кремового цвета стенах создавали эффект работы экспрессионистов, в то время как картины, некогда украшавшие первый этаж, были более консервативными. Но Рэмси способен заполнить пробелы, причиной которых стали желания Джуд. Может, он принадлежит к породе аскетов либо хочет насладиться неизбежно возникающим жалостливым к нему отношением.

Рэмси разлил коньяк.

— Пойдем вниз, — сказал он, обозревая помещение, где стараниями Джуд было не на что сесть.

Ах, в подземелье.

Ирина последовала за Рэмси в подвал. Он включил лампу над бильярдным столом, и зеленое сукно, окаймленное бортами из красного дерева, предстало во всем храмовом величии, милостиво позволяя остальным предметам в комнате существовать рядом, согреваясь в лучах света. Темные диваны выстроились вдоль стен, напоминая церковные скамьи, Ирина взяла бокал и сделала глоток, словно держала в руках чашу для причастия. Она находилась в самом сердце дома, где Рэмси, несомненно, проводил большую часть времени. Свет лампы падал на пики киев, выставленные на полках в шкафу шесть хрустальных призов финалисту чемпионата, напоминали оскал острых зубов. Стены были украшены вставленными в рамки постерами турниров в разных точках мира от Бангкока до Берлина — ценности, которые Джуд любезно позволила мужу оставить. Очевидно, Джуд не часто здесь появлялась, что, скорее всего, и помогло Рэмси пережить семь лет брака. Ирина чувствовала себя допущенной в святилище. Она опустилась на кожаный диван, окутанный мистическим золотистым светом, каблуки утонули в царственной роскоши кармазинного цвета ковра, усиливая ощущения того, что она очутилась в волшебном подземелье или в Зазеркалье.