Читать книгу "Государство и светомузыка - Эдуард Дворкин"

Любопытный, очарованный сувенировской простотой, записывал исторический разговор для благодарных потомков, Пахомыч тем временем занимал несколько марок или франков у какого-нибудь Либкнехта или Лафарга и направлялся прямиком в пивную.

Разумеется, доставали его и здесь. Требовали подробностей. Сувениров, уже растратившись, намекал на угощение. С каждой новой кружкой баварского темного подробности становились интереснее и красочней.

— Бауман, — рассказывал Сувениров, — переоделся трубочистом и забрался в Зимний через дымоход, чтобы, значит, помочь изнутри. Угораздился, чертяка, прямо к фрейлинам ее величества в спальню — естественно, все ждут, пока он ворота откроет, а ему уже, сами понимаете, не до революции… хорошо Урицкого Моисея ребята через прутья просунули, он и отворил, а то бы никак…

— А дальше, дальше что?

— Известно, — отвечал Пахомыч, сдувая пену себе на брюки, — рукопашная. Смешались в кучу кони, люди… и залпы… Сталину Иоське руку прострелили, так сухая и осталась, бабу нормально обнять не может, злится теперь…

— Ну а вы?

— Я могу! — прямо-таки заливался Сувениров.

— Нет… вы… тогда… — уточнял любопытствующий сокружечник.

— Я… тогда… — Он делал очередной глоток и закуривал папиросу. — Я — в пролом, с морячками, с заднего фасада. Самодержец — в спальне. Залег в кровати с аркебузой. Палит из всех стволов. Матросиков моих перестрелял. Остались мы один на один. Кончились патроны — мы в рукопашную. Здоровый, между прочим, монарх оказался. Бились мы три дня и три ночи, стал я его одолевать — слышу, вроде отступают наши… а в спальне — уже конные казаки. Что делать было? Я — в окно и ушел…

— Так что же — не будет в России революции?

Сувениров вставал, подходил к окну, катал по стеклу большой бугристый лоб, смотрел куда-то в неизведанные дали.

— Будет! Обязательно будет! С непременным светлым будущим для всего человечества!

Кельнеры закрывали заведение, выпроваживали последних посетителей.

Пахомыч шел на партийную квартиру, сбрасывал стоптанные туфли и залезал под одеяло.

Снился опломбированный кайзером вагон, Финляндский вокзал и он, Сувениров, верхом на броневике, бросающий какие-то слова восторженным, ликующим простофилям.

9

Снова пришлось переехать, на сей раз по причине нетривиальной.

Случилось на Волхонский переулок нашествие дятлов.

Великий Композитор садился за рояль, смахивал платочком пыль с клавишей, настраивался внутренне, притоптывал ногой, чтобы поймать ритм — и тут же прилетали дятлы, цеплялись коготками за раму и гулко долбили по дереву, сминая всю ритмическую основу к чертовой матери!.. Уже и переплеты чем только не мазали, и духовое ружье напрокат брали, и по-хорошему разными способами пробовали — впустую!.. Плюнули, махнули рукой, позвали ломовиков. Переехали на Арбат, в Толстовский переулок.

Домовладелец Казимир Олтаржевский, большой меломан и филантроп, узнал, что новый квартиросъемщик пишет музыку, и на радостях подарил Александру Николаевичу целую поленницу дров. Не привыкший оставаться в долгу, Скрябин порылся в партитурах и посвятил меценату свою лучшую, седьмую, сонату — «Белую мессу».

— Теперь это будет называться «Белая месса Олтаржевского», — промокая чернила, сказал Скрябин и протянул ноты польщенному шляхтичу.

Дрова пришлись ко двору.

Погода переменилась.

Аллегорическая аморфная дама, бесстыдно возлежавшая за окнами, более не пыталась никого соблазнить своим обнаженным увядающим телом, крашеными желтыми волосами и затуманенным меланхолическим взором — отбросив псевдоромантическую маску, она обратилась в растрепанную полубезумную старуху, норовившую чуть что накинуться, плюнуть в лицо, вылить ушат грязи, просунуть под одежду бесцеремонные ледяные ладони…

Он берег себя и на улицу не выходил. А когда становилось холодно в комнатах, появлялся дворник Хисамутдинов, косил влажным глазом, ссыпал на железный лист аккуратно наколотые полешки, доставал из фартука берестяную грамоту. Камин струил живительное тепло. Великий Композитор подходил к роялю, рождал что-то страстное, трепещущее, могутное.

Это была тема огня.

Искряные сполохи прямо-таки вырывались из раскаленного рояльного чрева, обжигали скачущие по клавишам пальцы, падали на одежду, но Великий Композитор, опьяненный процессом созидания, не чувствовал боли и только иногда прихлопывал костерки на брюках или поплевывал на дымящиеся ладони.

Уже давно не работалось ему столь качественно и продуктивно.

Вся тема была разработана за каких-то полчаса.

Не отдыхая, он перешел к следующей.

Огромная птица. Хищник с ужасным крючковатым клювом. Орел… Что может быть проще?! Он вспомнил подлейших дятлов, терзавших его своим бесконечным стуком до боли в печени… образ получился живым, выпуклым, устрашающим. Его следовало только укрупнить, усерьезнить, придать должную масштабность…

На все ушел еще час.

Тема богов?! Изволили прогневаться?! Сейчас изобразим!..

Здесь и придумывать не нужно было. Бога он постоянно носил в себе, а если отбросить ложную скромность, он и сам был богом, и мир вертелся вокруг него и ему был обязан своим существованием…

Оставалась последняя тема.

Титан. Некто мускулистый, с греческим профилем, способный на альтруистический поступок во всей его внешней мощи и внутренней красоте…

Скрябин просидел до позднего вечера, но более не издал ни единого звука. Образ не рождался. Расплывчатый и смутный, он колыхался где-то в подсознании и не желал подчиняться своему творцу. Требовался толчок, зрительное изображение, может быть, живая фигура, натурщик…

Великий Композитор стремительно раскрутился на стульчике, подбежал к окну, выскочил на балкон.

Прямой и мощный, не кланяясь дождю и ветру, с огромной хозяйственной сумкой, по переулку шествовал Георгий Валентинович Плеханов.

— Георгий Валентинович! — захлебываясь на ветру, отчаянно закричал Скрябин. — Зайдите!

Великий Мыслитель остановился, поставил сумку, приложил сложенные рупором ладони ко рту.

— Вроде бы, неудобно! — рявкнул он. — Время позднее! Люди спят!

— Очень нужно! — до предела напряг диафрагму Скрябин. — Прошу вас! Пожалуйста!

Он бросился открывать. Плеханов вошел, отряхнулся, бросил в угол суконную куртку, стянул сапоги, размотал портянки.

— Как это вы не боитесь… в такую погоду? — невольно любуясь могучей фигурой гостя, спросил Александр Николаевич.

— А чего мне сделается?! — белозубо расхохотался Великий Мыслитель. — Вот зима наступит, я в прорубь полезу!

— Однако, вам надо переодеться, — с неожиданной твердостью произнес Великий Композитор. — Нельзя в мокром! — Он взял титана за руку и потянул в комнаты. — Не смущайтесь, Татьяна у подруги. Скидывайте с себя все, давайте, давайте, я просушу на печи… замотайтесь в это…