Читать книгу "Лунные пряхи - Мэри Стюарт"

Неприкрашенное, безыскусное повествование Ламбиса в сочетании с будничной интонацией повлияло на меня самым поразительным образом. Когда он остановился — отнюдь не желая добиться какого-то эффекта, просто чтобы затушить сигарету о камень, — я вдруг поймала себя на том, что так напряжена, что стоило какой-то тени проскользнуть по площадке между нами, как я вздрогнула и отпрянула от нее, словно от летящего ножа. А оказалось, это всего лишь птица, пустельга, спешившая накормить своих птенцов в гнезде, свитом на скале прямо над нами. И сразу же воздух наполнился пронзительным восторженным писком, которым птенцы приветствовали появление пищи.

Ламбис даже глаз не поднял — настолько его нервы были крепче моих.

— Тогда, — продолжал он, — я понял, что произошло несчастье. И случилось это до того, как начался дождь, потому что дождь смыл большую часть крови, но следы ее я заметил между камнями. Я испугался. Кричал, но ответа не было, — Он в нерешительности поднял на меня глаза. — А потом… я даже не могу тебе объяснить почему, но я уже больше не стал кричать.

— Не надо ничего объяснять. Я понимаю.

Я и в самом деле очень хорошо его понимала. Перед моими глазами отчетливо вырисовывалась картина: одинокий человек на склоне горы; кровь на камнях; сверхъестественная, жутковатая тишина; скалы, в которых каждый звук отдается эхом; и подкрадывающийся страх, от которого мороз по коже. Я бывала на Эгине, идиллическом островке в Сароническом проливе, где вырос Ламбис. Единственную возвышенность, со всех сторон окруженную морем, венчает храм, стоящий посреди залитых солнцем сосен. А между колоннами храма просматриваются леса, поля и спокойное синее море. Шоссе вьется по равнинам, мимо склонов гор, на которых чуть ли не через каждые пятьдесят ярдов среди зарослей папоротника и дикорастущих голубых ирисов встречаются придорожные христианские алтари… Но здесь, на Крите, совсем другой мир. Эти скалы, вершины которых теряются среди облаков, со всеми этими орлами, горными козлами и грифами, описывающими круги в небе; места эти с незапамятных времен, если верить молве, служили убежищем людям, по той или иной причине стоящим вне закона и изгнанным из общества… Итак, Ламбис, окруженный жутковатой тишиной, рыскал по склону горы. И в конце концов отыскал Марка.

Марк лежал ярдах в трехстах выше, прямо на тропе.

— Он так и полз, с того самого места, где его ранили. Как — не знаю. Сначала я подумал, что он мертв. Потом понял, что он без сознания и ранен. Я быстро сделал, что мог, а потом стал искать мальчика.

— Мальчика? Ты хочешь сказать, что его брат, Колин, еще моложе?

— Ему пятнадцать лет.

— О господи… Давай дальше.

— Я не нашел его. Но уже рассвело, и я боялся, что они — кто бы ни сделал это — вернутся и будут искать Марка. Назад, на яхту, я не мог его отнести — слишком далеко. Я просто оттащил его в сторону, подальше от тропинки, поднялся через перевал и нашел это место. Сразу видно, что здесь никто не бывал много недель. Я позаботился о Марке, укрыл его потеплее, а потом вернулся к тому месту, где его нашел, и засыпал все следы песком, чтобы они решили, что он пришел в себя и убрался прочь. Об этом я позже тебе расскажу. А сейчас — о том, что сообщил мне Марк, когда смог говорить.

— Погоди минутку. Ты так и не нашел Колина?

— Нет. Никаких следов.

— Но тогда… возможно, он жив?

— Мы не знаем.

Щебетание на утесе прекратилось. Пустельга снова взлетела и, грациозно описав круг ниже уровня наших глаз, устремилась направо и вскоре скрылась из виду.

— Что Марк тебе рассказал?

Ламбис достал еще одну сигарету. Перекатился на живот и зорким взглядом обвел раскаленный солнцем склон горы. Все так же сжато, без эмоций он поведал мне историю, рассказанную Марком.

Марк и Колин дошли до маленькой церквушки и остановились там перекусить. Осмотрев ее, они отправились гулять дальше, высоко в горы, намереваясь провести здесь весь день, а потом вернуться на яхту. Хотя день был ясным, ближе к вечеру на небе вдруг стали собираться тучи, так что сумерки наступили рано. Возможно, братья ушли несколько дальше, чем намеревались, а когда наконец они вновь вышли на тропу из «потертых камней», ведущую к церкви, уже стало темнеть. Они шли быстро, не разговаривая по пути, их веревочные сандалии ступали по тропинке почти бесшумно, когда внезапно впереди они услышали голоса, доносившиеся из-за поворота тропинки. Говорили по-гречески, на повышенных тонах, словно ссорясь. Не придав этому особого значения, братья продолжали идти, но, когда огибали утес, скрывавший от них говоривших, услышали громкие крики, женский визг, а затем звук выстрела. Они резко остановились, потрясенные увиденным.

Прямо перед ними, на краю глубокой, поросшей лесом лощины стояли трое мужчин и одна женщина. Четвертый мужчина лежал лицом вниз у края лощины, и с первого взгляда было ясно, что он мертв. Один из трех мужчин стоял поодаль, в стороне от остальной компании, и курил с самым равнодушным видом. Всеми своими жестами — спокойными, неторопливыми, равно как и обособленным положением, — он словно демонстрировал свою полную непричастность ко всему происходящему. Двое других мужчин держали в руках винтовки. Не приходилось сомневаться, кто из них только что стрелял: это был темноволосый мужчина в критской национальной одежде, свое оружие он по-прежнему держал наперевес, словно прицеливаясь. Женщина что-то пронзительно кричала, вцепившись ему в руку. Выругавшись, он стряхнул ее руку и кулаком отпихнул женщину в сторону. При этом второй мужчина закричал и рванулся вперед, замахиваясь на него прикладом винтовки. За исключением женщины, горе которой было очевидным, остальных, казалось, нимало не волновала судьба убитого.

Что касается Марка, то его заботил в первую очередь Колин. Что бы тут ни произошло, для вмешательства момент был явно неподходящий. Марк обхватил рукой мальчика за плечи и потянул его назад, пробормотав еле слышно: «Давай сматываться отсюда».

Но им не повезло. В этот момент третий мужчина — тот, что курил с равнодушным видом, — неожиданно обернулся и увидел их. Он что-то сказал, и лица всех присутствовавших мгновенно повернулись в их сторону — бледные пятна в сгущающихся сумерках. От неожиданности они замерли на несколько секунд, и этого времени Марку хватило, чтобы загородить собой Колина. Он уже открыл рот, чтобы закричать — впоследствии он так и не смог решить, что же собирался сказать, — когда человек в критском костюме вскинул винтовку к плечу и снова выстрелил.

При первом же движении этого человека Марк отпрянул назад, полуобернулся, пытаясь укрыться от их взглядов. Это и спасло его. Он находился у самого оврага; инерция его поворотного движения в сочетании с весом рюкзака, висевшего у него на плече и увлекшего его вниз, и помогли ему перелететь через край оврага.

Несколько последующих минут он испытывал только всепоглощающую боль, да еще обрывки каких-то воспоминаний крутились в голове. Он смутно сознавал, что падает, ударяется обо что-то, а потом лежит, распластавшись среди камней и кустов. Как позднее выяснилось, он упал в заросли кустарника чуть ниже тропинки.