Читать книгу "Неусыпное око - Джеймс Алан Гарднер"

Улумы продолжали убеждать нас, что рады и счастливы. Еще немного, и мы не могли переносить даже их вида. Они нам слишком о многом напоминали. Это было тягостное бремя.

Добровольцы перестали приходить в Большой шатер задолго до того, как наши улумы сами смогли о себе заботиться. И папе пришлось платить людям за работу, которую они прежде так охотно выполняли, — до такой степени найденное лекарство заставило каждого ненавидеть себя. К тому времени, однако, мы осознали, что улумам расходы были по карману — они же теперь богачи! Вымерло 93 процента расы — соответственно, благосостояние каждого оставшегося в живых приумножилось в 14, 29 раза.

Простые математические действия… даже учитывая экономическую неразбериху, последовавшую за чумой. И хомо сапы, и улумы ударились в сумасшедшие траты, перемежающиеся депрессиями с оттенком агорафобии плюс всеми остальными мелкими приступами слабоумия. Но, несмотря на это, большинство улумов вышли из этого безумия.

Люди других миров называли это проблеском надежды. Однако мы на Дэмоте никак не могли разглядеть во всем этом никаких проблесков.

Через семь месяцев после открытия спасительного лекарства на «Рустико-Никеле» в шахте № 12 произошло обрушение второй категории сложности: первое такое обрушение за двадцатичетырехлетнюю историю компании. Не помог десяток систем безопасности, и авария все равно окончилась одним смертельным случаем — это был доктор Генри Смоллвуд, оказавшийся на месте происшествия, чтобы вправить рабочей вывихнутую лодыжку.

Мать Шарр Кросби. Запнулась на ровном месте.

Корова неуклюжая.

3 ИНФОРМАЦИОННАЯ ОПУХОЛЬ

Мои шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет — ярость, ярость, ярость. Вина выжившего и посттравматический стресс.

Я ненавидела отца за то, что он умер, была полна решимости наказать мать, потому что она ничего не могла поправить. Я погребла себя в неглубокой могиле пустой траты времени: когда тебе не нравится то, что ты делаешь, ты знаешь, что тебе это не нравится, но ты все равно продолжаешь это делать. Играть в кретинские игры в мире виртуальной реальности; безразлично заниматься сексом с любым, кто достаточно пьян, чтобы польститься на тебя; воевать не на жизнь, а на смерть с матерью, с друзьями, с собой…

Однажды мне пришло в голову, что мне ненавистна одна конкретная веснушка у меня на руке. Поэтому я взяла старый отцовский скальпель и вырезала ее. С первой веснушкой было покончено, но тут же в глаза бросилась вторая… поэтому ее я тоже вырезала.

Все вышло из-под контроля… В приличном обществе я до сих пор ношу платья с длинными рукавами.

Но нет смысла задерживаться на том, как идиотски и безбашенно я едва не настругала себя ломтями, не померла от передоза или не потеряла всех зубов в драках в провонявших спермой подсобках. Можно назвать мой тогдашний стиль жизни одной постоянной попыткой самоубийства, но ведь она не удалась, не так ли?

Ничего не доказано.

Проблема не решена.

Фэй Смоллвуд, некогда считавшая, что она слишком сильна, чтобы мир сломил ее. Лощеная девушка, вдруг возненавидевшая лоск.

Я пережила эти годы в основном из-за самого Саллисвит-Ривера — грубого горняцкого городишки, — да, но не настолько сочащегося гноем сосредоточенной жестокости, как любой из городов. У нас случались шумные ссоры, но не войны банд, были и пьяницы, но не хладнокровные убийцы.

И у меня имелись заступники: мелкие правонарушители и бунтовщики, такие же, как я, дети, видевшие слишком много трупов. Моя собственная хулиганская тусовка — нас было восемь, твердо убежденных, что переизбыток смерти опровергает что-то во вселенной, и единственный достойный ответ — недоверие ко всему цивилизованному миру.

Мы были паршивцами-идеалистами. В девятнадцать лет мы все переженились.

Немного из истории: люди на Дэмоте изначально были родом с Заходи-Кто-Хошь — планеты, заселенной в двадцать втором веке небольшой религиозной сектой, именуемой ковенант[6]Мэримарш. Первые последователи Мэримарша верили в особенный вид группового брака — в формирование своего собственного клана, коммуны, кибуца,[7]«пожизненной команды»…

Семья. В девятнадцать, когда между мной и матерью был только лед, моя душа жаждала какой-нибудь привязанности.

Браки в стиле Мэримарш вышли из моды лет двести назад, изжили себя, соприкоснувшись с более традиционными отношениями, принятыми в обществах господствующих миров Технократии. Правда, групповые все еще были законными и на Дэмоте, и на нашей бывшей домашней планете Заходи-Кто-Хошь. Так почему бы ватаге из восьмерых детишек из Саллисвит-Ривера не связать себя такими узами? Этакая милая старомодная идея — соседские мальчики и девочки сочетались браком.

Зачинщицами, как всегда, стали я и Линн. Она уже давно была пламенно и преданно в меня влюблена — единственный признак умопомешательства, потому что в остальном она умела трезво и здраво мыслить. Боже, если бы хоть на день я могла стать такой же безмятежной, как Линн! Я во всем ей завидовала… кроме ее ненормальной привязанности к такой психованной девице, как я. Конечно, она тоже мне завидовала:

— За то, что ты позволяешь себе быть безумной… и за эти великолепные плечи амазонки, в которые я прямо-таки жажду впиться зубами. Р-р-р!

Я составила список требований к той семье, о которой мечтала, а Линн осуществила мои грезы. Наша обычная организация труда:

— Линн, я хочу это.

— Ну, тогда, моя дорогая девочка, ты это получишь.

Мои остальные супруги:

Энджи Тобин, потому что она была великолепно красивой, аж слюнки текли, и обладала врожденной сексуальностью. Такие всегда превесело и без тени стеснительности хихикали в постели. С такой приманкой на крючке женитьбы, как Энджи, мы могли поймать любого мужика в городе. И половину женщин.

Барретт Арсенолт, потому что он был таким же великолепно прекрасным, как Энджи, и диким, как чертополох. Никогда не отказывался от риска, плевать насколько сумасшедшего… и когда нечего было делать субботним вечером, он всегда мог придумать что-нибудь, чтобы выходные запомнились надолго.

Питер Калуит, потому что он был забавным. Клянусь Богом и всеми святыми, он был забавный. Гадкий, но не по-змеиному. Он также играл на клавишных и писал песенки, от которых все хохотали до колик. Я также спокойно относилась к тому, что член у него был как у жеребца.

Уинстон Муни, потому что он знал, как чего добиваться. Знал, как побольше отжать. Не один раз, когда я попадала в неприятности с законом или оказывалась в дурной компании, Уинстон с трудом, но вытаскивал меня на свободу. Он тоже был безумно и свирепо влюблен в меня, так что не пригласить его в толпу было бы оскорбительно, как пощечина.