Читать книгу "Саракш: Кольцо ненависти - Владимир Контровский"

Дядюшка Каан был жалок, как бывают жалкими никому не нужные старики, всеми забытые и доживающие свой век тихо и незаметно. У него, помнившего еще старые добрые имперские времена, все было в прошлом: и слава, и достаток, и семья. Теперь все это ушло, сметенное ядерной войной, хаосом, переворотом Неизвестных Отцов, монотонными годами их правления, новым переворотом, именуемым почему-то народной революцией, и новым хаосом, из которого мучительно медленно выкристаллизовывалось нечто неуклюжее. Все ушло, растворилось, припорошенное пеплом сгоревшего времени, оставив дядюшке Каану неухоженную квартиру, мизерную пенсию, заношенный пиджачок, стоптанные домашние туфли и старые книги о древних зверях, кости которых никого уже не интересовали. И сам дядюшка Каан походил на такого доисторического зверя, каким-то чудом еще не вымершего и топчущегося в гулкой пустой квартире в ожидании того часа, когда время наконец-то спохватится, вспомнит о нем и присоединит зверя по имени дядюшка Каан к мириадам его ископаемых собратьев. Старики — это первые жертвы всех переломных эпох, подумал Мак, глядя на дядюшку Каана, жернова перемен перемалывают их в первую очередь.

И все-таки старый ученый был рад. Он сидел за накрытым столом, уставленным едой, настоящей едой, вкус которой он давно позабыл, и украшенным пузатой бутылкой коньяка с серебряной этикеткой — такой коньяк он пробовал только на торжественных приемах Е.И.В. Академии наук, устраиваемых по особо важным случаям. Он смотрел на свою племянницу, священнодействовавшую вокруг этого стола, — молодую, красивую, лучившуюся счастьем, — и думал, наверное, что девочке повезло: она стала женой очень важного человека, по старым меркам — генерал-губернатора, не меньше! Официальный обряд пока не проводили, но она любит и любима, и от нее исходит тепло, которое греет и его старые кости. И еще он, наверное, вспоминал бедного Гая, который не дожил до этого дня — как бы он порадовался за сестру.

Гастрономические чудеса целиком были заслугой Рады. Департамент Странника имел некоторые дополнительные возможности в снабжении продовольствием. Сам Максим Каммерер об этом не задумывался. Но Рада на правах жены полномочного представителя Временного Совета по упорядочиванию очень быстро разобралась в статусных нюансах «кому что положено» и перед визитом к дядюшке загрузила в машину целую кучу свертков, пакетов, бутылок, банок и баночек.

Дядюшка Каан ел и пил, сначала степенно, потом все более и более оживляясь, и Мак увидел в потускневшем старике прежнего Каана, задиристого и ершистого. И все-таки что-то в нем надломилось, а что — этого Максим не мог пока понять. Рада заботливо ухаживала за ними обоими — «Мак, ты почему не ешь?», «Дядюшка, попробуй креветки!», и Мак видел в ее взгляде, обращенном на старика, любовь и какое-то смущение, словно Рада испытывала чувство вины за то, что у нее все хорошо, а вот у дядюшки… И Максим нисколько не удивился, когда она вдруг решительно заявила:

— Дядя Каан, мы тебя забираем! Будешь жить у нас — там хорошо, там много света и зелени, там большой парк, где ты сможешь гулять. А я — я буду о тебе заботиться, вот. Мак все время занят, — она на мгновение прижалась щекой к плечу Максима, — так что времени у меня хватает.

Старик положил вилку, взял пустую рюмку, повертел ее в руках и тихо сказал, глядя куда-то в сторону:

— Нет, племянница, к вам я не поеду. Спасибо, конечно, но… Я привык быть один, и не надо мне никаких перемен. Мне помогают соседи иногда, и мадам Го тоже, так что…

— Но почему, дядюшка? — искренне изумилась Рада. — Неужели с нами, со мной, тебе будет хуже?

— Старики не должны жить с молодыми. Вы молоды, здоровы, полны сил, вы дышите друг другом и вашей любовью — глаза у старого Каана хоть и не те, что раньше, но это-то он видит, — зачем вам нужно постоянно созерцать ветхую развалину, живое напоминание о том, во что превратитесь вы оба, когда придет срок? Нет, племянница, я к вам не поеду, — старик упрямо наклонил голову.

— Какие глупости! — возмутилась Рада. — Даже слышать ничего не хочу! Мы без тебя отсюда не уедем, так и знай!

Что-то темнит наш дядюшка Каан, подумал Максим. Целую теорию развел, сейчас еще будет ссылаться на обычаи первобытных племен, оставлявших своих стариков на съедение диким зверям, чтобы старики не мешали роду бороться за выживание.

Он встал из-за стола и подошел к окну. За окном было темно и горели редкие огоньки — здесь, на окраине, да еще при лимитированной подаче электроэнергии, уличное освещение считалось ненужной роскошью. За его спиной Рада продолжала уговаривать старика, а тот бубнил свое, отнекиваясь. Максим глядел в студенистую заоконную тьму, размышляя о том, что Энергетический концерн безбожно задирает тарифы, что действия концерна уже можно классифицировать как экономическую диверсию и что Озу Буку, главу корпорации, пора брать за жабры. А потом он увидел в стекле дырку.

Это была типичная пулевая пробоина, окруженная ореолом мелких трещинок. Вернее, две пробоины: пуля пробила оба оконных стекла — и внешнее, и внутреннее. На стекольщика дядюшка Каан, видимо, решил не тратиться — обе дырки были заклеены белым медицинским пластырем, заклеены неаккуратно и неловко; на внешнем стекле пластырь местами отошел и скукожился.

— Откуда это? — спросил Максим, повернувшись к спорщикам и указывая на дырки.

— Стреляли, — буркнул дядюшка Каан. — У нас под окнами дикий вещевой рынок — людям нужна одежда и обувь, им неудобно ходить голыми и босыми. Рынком правит Зубоед, и все торговцы платят ему дань, как во времена баронов-разбойников. А десять дней назад, нет, уже две недели, появились какие-то приезжие и заспорили с ним. Стреляли, — старик дернул шеей, — долго, минут сорок. На улице лежали трупы… Когда пуля разбила окно, я сел на пол и спрятался за шкаф — глупо как-то погибнуть от шальной бандитской пули в своей собственной квартире.

Сорок минут, подумал Максим, сорок минут. А куда же смотрела полиция?

— Полиция так и не появилась, — Каан как будто прочел мысли Мака. — Они приехали уже потом, когда все кончилось: ходили, составляли какие-то бумаги, потом пришла черная машина и увезла убитых — среди них были две женщины и девочка-подросток, не успевшие спрятаться.

У меня есть оружие, думал Мак, да и не нужно мне никакого оружия, чтобы перебить шайку бандитов и заставить этого Зубоеда съесть собственные зубы, забить их ему в глотку. Его можно найти, легко, он чувствует себя местным хозяином и даже, наверно, не прячется. Нельзя, не имею права: теперь я — прогрессор, посланец Земли, мое дело — содействовать системным изменениям в масштабе социума, а ловить вооруженную шпану — это дело не мое, я не могу заниматься такими мелочами даже как уполномоченный по упорядочиванию, это не мой уровень ответственности, я теперь выше этого… Ух! Да и пришибешь Зубоеда, появится какой-нибудь Ухогрыз, и все останется по-старому. А ведь хочется пришибить, да еще как…

— А что делал ваш околоточный?

— А что он может сделать? — старик вскинул голову. — Околоточный тоже человек, и он тоже хочет жить, и хочет жить не хуже других. Говорят, он в доле с бандитами — не знаю, может быть. Он тоже собирает деньги с жильцов окрестных домов, а если кто ему не платит, тем по ночам какие-то хулиганы бьют стекла и лампочки в подъездах.